Мурена

Доктор избавляет женщину от ненужных подробностей. На столик выкладываются инструменты — скальпель, нож, пинцеты, пила, скребок, чашка, иглодержатель, ножницы, нож-скребок, зонд, костный ретрактор. Он не рассказывает о том, как ужасно все это выглядело, его делом было сконцентрироваться на единственной цели — спасти жизнь. В резком свете лампы он приподнимает, оттягивает, разрезает сухожилия и мышцы, которые он называет по очереди, чтобы не потерять последовательность действий: малая круглая мышца, надостная мышца, еще надостная, дельтовидная мышца, подлопаточная мышца, ротаторные сухожилия, связки, нервы; он полностью отнимает плечевую кость, до самого сустава. Он сшивает этот исковерканный кусок, контуры которого теперь повторяют впадину сустава и плечевой отросток лопатки, словно тут поработал долотом какой-то неуклюжий малолетний балбес. Это было необходимо, но от этого кошмар не становится легче.

Доктор не говорит ей и о дальнейшем, о том, как он работал с правой рукой, полностью усыпанной черными пятнами и скомканной наплывами плазмы; ему пришлось прорезать скальпелем мышечные ложи, сделать глубокие прорезы от плеча до запястья, чтобы спасти руку.

— Но я был вынужден ее ампутировать.

Женщина вжимается в спинку стула.

— Левую. Ничего не поделаешь. Нужно было сохранить ему жизнь. Пока что наблюдаем за состоянием правой руки. Он правша?

Женщина едва заметно кивает. Доктор снова ежится от своей бестактности: левша, правша — какая теперь разница?

— И теперь мы следим за состоянием ожогов на груди, под коленом и на спине.

Ошеломленная услышанным, женщина прикрывает глаза:

— Боже мой!

Она произносит по-английски: «Джизус!»

— Простите? — не понимает ее доктор.

До нее начинает доходить смысл сказанных слов, и ее одолевает череда мучительных образов. Женщина спрашивает:

— Он будет жить?

«Это невозможно», — думает доктор, но произносит:

— Не знаю.

У пострадавшего моча черного цвета, и это дурной знак.

— Меня беспокоят его почки, — как бы между прочим говорит он. — Кроме того, у вашего сына слабый иммунитет, понимаете? Состояние очень нестабильное.

Инфекция может проникнуть через многочисленные повязки, мальчик весь утыкан зондами и трубками, и это тоже открывает дополнительные пути для вредоносных микробов.

Доктор снова переходит к успокоительному тону, чтобы хоть как-то ободрить сидящую напротив женщину. Он знает множество случаев невероятного спасения, ему рассказывали о них коллеги. Вот история канадской девочки Розанны Лафламм — такая героическая фамилия! — ей было три годика, и в сороковом году она попала под комбайн, когда собирала клубнику, ей отняли три конечности, но она выжила; а вот Жак Боже — он сражался в рядах Сопротивления, совсем юноша, восемнадцать лет, участвовал в операциях в Дамаске, обезвреживал ящик с боеприпасами, зажав его между ног, взорвалась граната-ловушка, оторвало обе руки и вышибло глаза — все равно выжил! А вот Андре Дюмен — у него оторвало обе ноги при катастрофе на аэродроме в Бурже, и он тоже выжил; один русский в Москве пролежал в снегу при минус тридцати, впал в кому, но остался жив после ампутации конечностей; или вон тот рыбак, который закинул свою леску на линию высоковольтной передачи, тридцать процентов ожогов, прямо как у Франсуа Сандра, и все одно выжил; а сколько осталось инвалидов после Первой мировой войны: отравленных газом, обожженных, потерявших массу крови и тем не менее выживших!

Однако доктор не спешит поведать эти истории, так как сомневается, что выжить при подобных травмах такая уж большая удача, уж здесь-то, в Арденнах, мы знаем, каково приходится иногда.

— И что теперь? — спрашивает женщина.

— Нужно ждать. Повреждены руки, почки, может потребоваться пересадка… Я понимаю, это тяжело.

— И сколько ждать?

— Не могу сказать. Несколько недель, а то и несколько месяцев.

Он не может сказать ей больше, чтобы не солгать, ничего не поделаешь. Женщина складывает руки, словно в молитве: Франсуа, он же совсем беззащитен, за ним надо смотреть днем и ночью, вы же можете его убить, просто недоглядев за ним, даже медики не могут гарантировать жизнь!

— То есть от вас ничего не зависит? И вы мне это говорите?

— Нет, тут дело не только во мне.

Она хочет видеть его немедленно, ее голенькое дитя, дрожащего щеночка, крошечку, малыша…

— Я хочу его увидеть!

— Сейчас это никак невозможно, мадам. Малейшая инфекция может его убить.

— Скажите, когда я могу прийти?

— Наберитесь терпения. Ему еще предстоит несколько операций.

Первые дни — самый тяжелый период. Доктор не произносит слово «тяжелый» — это слишком болезненно.

— Приходите завтра, послезавтра, тогда и поговорим. — Доктор пожимает ей руку: — Обещаю.