Мургаш

Надзиратель и разносчик вышли. Дверь захлопнулась, и мы улеглись на нары. При голодовке силы нужно было беречь. Вскоре дверь камеры снова с шумом распахнулась. Сзади надзирателя маячила фигура солдата с винтовкой.

— Ты, ты и ты — все немедленно в карцер! Этот пусть остается.

Мы неторопливо начали вставать с нар, и, выходя из камеры, бросали презрительные взгляды на провокатора. Вероятно, они были словно пули.

Голодовка продолжалась и в карцере до тех пор, пока не стало известно, что провокатор переведен к уголовникам.

Там его и оставили. Начальник тюрьмы несколько раз вызывал его к себе, предлагал подписать просьбу о помиловании, обещая сразу же освободить его из тюрьмы. Однако на все уговоры заключенный неизменно отвечал «Нет!»

— Но почему же?! — не выдержал однажды директор. — Почему ты не хочешь свободы? Неужели ты думаешь, что они когда-нибудь простят тебя?

— Вы обманули моих друзей, вы смогли ввести их в заблуждение, но со мной этого вам сделать не удастся. Или вы, господин начальник, забыли, что я коммунист и поэтому сижу здесь?

Впоследствии он доказал на деле, что действительно коммунист, проявил твердую волю, веру в партию и вновь вернулся в ее ряды.

Оружием заключенных в борьбе против произвола администрации всегда была голодовка. О ней сразу узнавала общественность. В газетах — отечественных и зарубежных — начинали появляться соответствующие сообщения и отклики, правительству направляли гневные письма, в тюрьме появлялись различные делегации, в знак протеста проходили стачки на фабриках и заводах. И потому ничто не могло так испугать администрацию тюрьмы, как объявление голодовки.

В софийской тюрьме мы несколько раз объявляли голодовку. За участие в одной из них я был отправлен в карцер на десять дней. Нас вместе с бай Янко из Костенца направили в «жабий рай» — карцер. Он находился в левом крыле подвала и действительно представлял собой идеальный питомник для жаб и лягушек. Из лопнувшей канализационной трубы постоянно текла грязная вода и превращала в жидкое месиво глиняный пол. В воздухе стояло нестерпимое зловоние.

Не успел я выйти из «жабьего рая», как меня вызвали на свидание. Приехала из села мать. Увидев меня, бледного и худого, она заплакала и сказала:

— Ах, Донко, Донко, до чего же тебя довели…

В конце 1937 года большинство заключенных перевели в сливенскую тюрьму. Туда в феврале 1938 года отправили по этапу и меня. Политзаключенные здесь делились на две категории. На первом этаже помещались «зеленые» (новички), а на верхних этажах — люди, не раз сидевшие в тюрьмах. Дирекция опасалась их влияния на молодежь и потому содержала отдельно.

Каждый день на два часа нас выводили на прогулку. Однажды, когда мы возвращались с прогулки в камеры, я заметил своего товарища из Тетевена — Караибряма.

— Привет! — поднял я руку.

— Привет!

Таков был весь наш разговор. Но и этого было достаточно, чтобы начальство снова засадило меня на двадцать дней в карцер.

На пятый день пребывания в карцере меня посетил сам начальник тюрьмы.

— За что посадили? — спросил он.

— Встретился с земляком и поздоровался.

— И все?

— И все.

— Как можно за такой пустяк сажать в карцер?! — сердито сказал начальник сопровождавшему его главному надзирателю. — Проверьте, так ли это, и отправьте заключенного обратно в камеру!

Я стал ждать перевода. И ждал целых десять дней.

Однажды надзиратель открыл дверь карцера:

— Выходи! Пойдешь к начальнику.

Когда я шел по коридору, у меня закружилась голова: отвык от света и нормального воздуха.

Стол начальника был застлан белой скатертью и уставлен деликатесами. Было и вино. Начальник любезно пригласил меня сесть и угощаться. От вина я отказался, а вот ветчины и луканки с солеными огурцами поел.

— А ведь можно сократить срок пребывания в тюрьме! — сказал мне начальник.

— Это как же?

— Очень просто. Подпишешь заявление, что отказываешься от прежних убеждений, и все. Через неделю я собственноручно вручу тебе билет до Софии.

Я встал:

— Спасибо за вкусное угощение. А подписывать ничего не буду.

— Предпочитаешь карцер, да?

— Да.

Немного спустя, радуясь чувству сытости, я шагал с надзирателем к своей норе. Там мне предстояло пробыть еще пять дней…

5

В конце письма Добри приписал: «Теперь, после того как ты знаешь обо мне все, хочешь ли ты стать моей женой?»

За окном сгущался мрак, окутывая дома и деревья. Я была в комнате одна. И мне нужно было ответить на этот вопрос. Набравшись смелости, я прошептала:

— Хочу…

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

В конце 1944 года в окружное управление министерства внутренних дел поступила телеграмма:

«Нанко Перпелиев, бывший начальник полиции в Плевене, бежал в Югославию, где у него жили родственники по линии жены. Суд приговорил его к смертной казни. Примите меры к его розыску и выдаче болгарским властям. Управление милиции. Плевен».