Мурка

— Если сам, то отвечай односложно: да, нет… если спросит! Ой, мамочки…

— Чего ты его так боишься-то, или он страшный как Бармалей? — я улыбнулся.

— Страшный не страшный, а кабы ты ничего лишнего не сболтнул. Сам знаешь, что у нас как не неделя, так новая власть. Вон был царь да сплыл. Потом верховодили белые, а теперь вот красные, а следующий кто? Анархисты? — сестричка отмахнулась. — Мне ведь эту революцию, будь она неладна, как-то пережить надо, детей кормить…

«Лишнего тут ты говоришь, товарищ медсестра, а мне еще рот закрываешь», — подумал я, но только шире улыбнулся и поспешил заверить хлопотливую женщину, что ей не о чем беспокоиться.

— Не дрейфь — прорвемся, я и не таких начальников видал.

Сестричка выпучила глаза, видимо, захотела спросить о каких таких нчальниках я веду речь, но не успела. В лазарет зашли двое мужчин. Первый — в строгом пиджаке серого цвета. В шляпе, как у Урфина Джуса из Волшебника Изумрудного города. Не знай я, что передо мной представитель советской власти, так принял бы его за мясника, больно широкие плечи у него были, да и ладони размером со спелую дыньку. Впрочем, будучи в курсе перипетий Советов, я бы ничуть не удивился, если б узнал, мужчина некогда валил скот. Вторым гостем была уже знакомая мне рожа — тот самый мент, который категорично послал меня подальше, услышав желание служить. В отличие от «Урфина Джуса», мент быстро нашел меня глазами, а я не отвел взгляд, чем малость смутил своего визави. Какая неожиданная встреча, однако, я даже невольно закашлялся в кулак. А вообще интересно, какого хрена им от меня нужно?

«Урфина Джуса» сопровождали другие сотрудники лазарета, словно деревянные солдаты, которые вились вокруг него, как пчелы вокруг улья.

— Не хотите ли чайку выпить, Виктор Аркадьевич?

— Некогда, женщины, революция не ждет! — мигом отрезал товарищ.

Манерой и прытью он мне напоминал типичного коммуниста, верящего в революцию больше, чем во что бы то ни было. Менту, хотя они и были вместе, уделялось гораздо меньшее внимание. И про чай у него никто спрашивать не стал. Но он тащил с собой какую-то авоську, следуя чуть сзади ярого революционера.

Вся эта делегация проследовала к моей койке и остановилась.

— Товарищ Нафанин? — Виктор Аркадьевич внимательно посмотрел мне в глаза.

Глава 10

Он самый, — кивнул я.

— Белов Виктор Аркадьевич, — отрекомендовался тот, — я прибыл по поручению заместителя председателя ростово-нахичеванского комитета товарища Новикова Пал Борисыча.

— Я слушаю, — мои глаза невольно полезли на лоб.

— От его имени и от имени комитета я уполномочен выразить вам благодарность за революционную сознательность и классовую непримиримость к контрреволюционным элементам.

Опаньки, это, оказывается, от товарища толстосума, который оказался вовсе не толстосумом! Конечно, удивительно, что Новиков, вернее, не он сам, а его помощник, приперся прямо ко мне в палату. Так-то я для него мелкая сошка, и обычно таких начальство подобного калибра не видит в упор. Но тут товарищ Новиков соизволил узнать, как здоровье у его спасителя, приятно, конечно. Правда, с момента того инцидента в переулке прошло больше недели, и если бы его реально интересовала моя судьба, то он послал бы своего помощника чуточку раньше. С другой стороны, он человек занятой, советской власти на Дону — без году неделя, и, возможно, Новиков сделал это, как только время появилось? Я поймал себя на мысли, что «толстосум» (буду его так называть — привык уже) вызывает у меня некоторую настороженность.

Что он дела в том переулке? С неизвестной дамой?

Коммунист тем временем забрал у милиционера авоську, заглянул на содержимое таким видом, будто для него самого было сюрпризом что внутри за прозрачной сеткой.

— Так, что тут у нас для вас припасено…

Я даже грешным делом подумал, что «за сознательность» мне придумают какую-нибудь медальку, хотя видел, что лежит в авоське, но прогадал. Из авоськи появились только те самые лапти, которые следачка предлагала мне забрать на Большой Садовой после выписки и палка колбасы. Я лишь пожал плечами, чем, немного смутил Виктора Аркадьевича, видимо, полагавшего, что я начну прыгать от потолка при виде лаптей и экстатически жать ему руку. Я бы, может, и прыгал, потому что лапти в 1920-м году — вещь всё ещё нужная и полезная, а колбаса так вообще роскошь, но мне за свою жизнь пришлось «пережить» столько вот таких награждений, что примерно с десятого раза подобное не вызывало совершенно никаких эмоций.

Заметив нотки озабоченности на лице видного коммуниста, медсестра, неслышно зайдя к нему за спину, начала сердобольно подавать мне знаки, призывая улыбаться. Помня ее просьбу, я тотчас натянул на лицо придурковатую улыбку, отчего Виктор Аркадьевич чуть расслабился. Вообще, конечно, важного я товарища спас, что целые лапти вручают. Нынче-то любое шмотье — жуткий дефицит. Старое производство встало, и его толком никто не перезапустил, но как понятно из газет — вот-вот собираются.