Мурли

С перепугу сестра выпустила добычу Дрозд сразу взмыл вверх, сначала косо и заваливаясь на одно крыло, затем он полетел всё более уверенно, радостным щебетанием оповещая сородичей о своём спасении.

— Ну, это уже предел всего, — тихо и злобно прошипела сестра.

— Ой, извини, пожалуйста, — пролепетала Мурли. Ей сделалось ужасно стыдно.

— Вот только этого нам не хватало! — Зрачки у сестры расширились от ярости. — Всю ночь, всю ночь я для неё старалась. В конце концов, на исходе сил и способностей я ловлю ей редчайшего лесного дрозда. Потому что знаю, что это её последний шанс… потому что она — какая-никакая, но моя сестра. И что же эта неблагодарная вытворяет?!

— Я всё испортила, — пробормотала Мурли. — Я сделала это, не подумав…

— Не подумав! Ах, как мило! После всего того, что я для тебя сделала, ты вырываешь у меня изо рта птицу и заявляешь, что ты не подумала!

— Это получилось само собой, — жалобно сказала Мурли. — Но ведь там есть ещё один. Разве ты не говорила, что в сад залетели два дрозда?

— Ишь, разбежалась! Неужели ты думаешь, что я ещё раз буду для тебя охотиться?

У сестры даже хвост распушился от гнева.

— Знаешь, кто ты такая? Ты — человек! Ты такая же, как моя хозяйка. Как, с твоего позволения, наша хозяйка, потому что раньше она имела отношение и к тебе. Она с удовольствием ест курицу, но не дай Бог кошке поймать птичку. Она обязательно вырвет эту птицу у кошки из пасти. Неужели не помнишь? Разве с тобой не случалось такого, когда ты ещё жила здесь? Ты ведь тоже сама возмущалась! «Лицемерка! — кричала ты тогда. — Сама лопает курицу, а у нас изо рта вырывает такую же птицу!»

— Помню, — потупилась Мурли.

— Почему же ты сама поступаешь точно так же?

— Не знаю. Наверное, я и впрямь сильно изменилась.

— Ты слишком сильно изменилась, — сказала с горечью рыжая кошка. — Тебе никогда не удастся выздороветь. А теперь — вон отсюда, ты больше мне не сестра. Уходи. Убирайся прочь из моего сада! И берегись, если я когда-нибудь ещё увижу тебя здесь!

Она зашипела так злобно, что Мурли опрометью бросилась бежать. Со страху она побежала не в ту сторону, нырнула в дыру в изгороди, очутилась в другом саду, затем — в третьем. Она бежала, не разбирая дороги, ей всё мерещилось, что сестра со злобным шипеньем преследует её по пятам.

Вконец заплутав, она призадумалась: «Как такое могло случиться? Всё это время я мечтала поймать какую-нибудь зазевавшуюся птичку. Почему же теперь я пошла против своей натуры? Против кошачьей натуры? Спасти птицу… что за дурацкая идея?» Всё ещё продолжая бежать, она попыталась найти ответ: «Я смогла понять, что птице больно. Я представила себе, что ей страшно. Но если ты способна вообразить такое, значит, ты больше не кошка. Кошки не сострадают птичкам. Похоже, я упустила свой последний шанс».

КИС действует!

Пока Тиббе с Биби возвращались на другой конец города, погода переменилась. Откуда ни возьмись, вынырнул ветер, набежали облака, закапал дождь.

— Ты не опоздаешь в школу? — спросил Тиббе.

— Не опоздаю. — Биби поёжилась. — До половины десятого ещё уйма времени.

Они вышли на Грунмаркт, и Тиббе предложил:

— Давай куда-нибудь спрячемся. Вон на тех лавочках под деревьями сухо.

Они присели на лавочку и принялись печально сосать карамельки.

«Меня снова приняли на работу, — подумал Тиббе. — Мне не нужно съезжать с квартиры. Всё уладилось. У меня не стало только моей секретарши. Отныне не будет для меня работать КИС — Кошачья Информационная Служба. И кошки не будут приносить мне новости. Теперь я буду добывать их сам. Смогу ли? Достаточно ли у меня храбрости?

Конечно, смогу, — строго сказал он себе. — Уж не такой я робкий. Я могу к любому обратиться с вопросом, я больше не боюсь людей.

И это прекрасно, что теперь я должен работать сам. Но отчего-то мне совсем не радостно на душе. Почему мне так грустно?

Юфрау Мурли… — подумал он. — Мне столь о многом хотелось её расспросить. Прежде чем она опять превратилась в кошку. И разве я отблагодарил её? Я ни разу не сказал ей „спасибо“. Я лишь поучал её, когда она делала что-то чересчур по-кошачьи. И она ни разу не получила от меня жалованья. Конечно, теперь оно ей больше не понадобится».

Эта мысль не прибавила ему радости.

«Лишь пару перчаток… вот единственное, что она от меня получила… И те я подарил ей из боязни, что она кого-нибудь исцарапает. Если она когда-нибудь вернётся… человеком, пусть у неё останутся все её кошачьи штучки, я не буду на неё сердиться. Пускай царапается. И мурлычет. И трётся головой о рукав. Собственно, она становилась особенно симпатичной, когда мурлыкала. Интересно, как всё-таки нужно говорить: „мурлычет“ или „мурлыкает“?»

Внезапно за скамейкой раздался заполошный собачий лай.

Громовым басом бухал датский дог. Он стоял под деревом и, глядя вверх, захлёбывался лаем.

Не говоря ни слова, Тиббе с Биби вскочили и тоже стали смотреть вверх. Пёс, как безумный, танцевал под деревом и время от времени кидался на ствол, пока наконец не послышался повелительный окрик хозяина:

— Карлос! Ко мне!