Мурлов, или Преодоление отсутствия

Я не спрашивал себя, что я буду делать. Я не нуждался более в советниках. Я знал. Я был в одиночестве, в абсолютном китайском одиночестве, когда нет никого ни в одной из шести сторон: ни спереди, ни сзади, ни справа, ни слева, ни внизу, ни наверху, и ждал того часа, когда мне придется вести толпу в одно из этих пустынных направлений: наверх. Толпа не знает, не хочет знать, что все стороны света погружены во тьму. Что моя жалкая аксиома света перед этой всеобъемлющей теоремой тьмы? Жалкая свеча. Толпа не ведает: кто понесет смерть наверх, тот наверху ее и получит. У толпы нет инстинкта самосохранения, у нее есть инстинкт безумия. И я в толпу упал, как капля в лужу. Не раствориться, не растечься, не дать себе забыть, что ты не море, ты всего лишь капля… Я не спрашивал себя, что я буду делать, так как этого «буду» для меня просто не существовало. То, что я буду делать, я уже делаю и делал всегда.

И вот, когда день мой окончился, стало все ясным, как день. Полнолуние жизни ушедшей. Начало моего пути скрыто на склонах гор, и что там, оливы или абрикосы, – не разобрать, не разглядеть отсюда. Из тьмы возникнув, мой путь мерцающей дорожкой спустился с тех гор на равнину асфальта, к развалам метро и канализации (каналам цивилизации, Рассказчик, да-да), мрачным скалам гранитных монументов и бетонных домов. Он (путь мой) довел меня до Горенштейна с его чертовой визиткой, до музея, где сплошная техника «кракле» и тонкий запах селедки, через Вороний парк с собаками и бомжами в отдел кадров и обратно в музей к профессору Фердинандову. И, совсем как в юности, на пути моем было время собирать друзей, и, как в несостоявшейся старости, пришло время их всех потерять. Туннель должен был выбросить нас на Площадь Воздаяния, а с нее в 6-й зал. Затем, понятно, нас ожидали Галеры, скорый, а потому Верховный суд, учебка, галера, крушение, Харакири-дол имени Рассказчика. Пена. Селение Ничто. И нет возврата. Так должно было быть, если бы… Если бы не чуткий нос Боба, учуявшего воду, из-за чего мы вылезли на воздух раньше отпущенного нам времени. (Да-да, от этих мыслей меня давеча отвлекли ораторы). А по пути еще были Монте-Мурло, «Рай»… Дом, где помидорчики и Филя, где белый паук и теплый взгляд родных глаз. И вот мы в Галерах, где нас не ждали с этой стороны. Кто мы, откуда? Нас не трогали, «предоставили» Геру… Ах, какой же я болван! Даже «Отсек потерянного разума» не подсказал мне, кто она! Потом экзамен (?) на верность идее: спасу я или не спасу Сократа? Спас – и потому снова в туннеле. Мне даже разрешили взять с собой Боба, Бороду, Рассказчика… Мне не разрешили спасти лишь ее. Она ушла туда, куда должна была уйти, чтобы не быть моим «балластом». Как бы то ни было, спасая одних, мы неизбежно губим других. Да, у нас сейчас есть два пути, но среди них того, о котором я думал вчера – пути наверх, – нет. Есть путь через 6-й зал в Галеры, с дальнейшим, как сказано, молчанием. И другой – сразу напрямик, как Борода (прости мне, Борода, я без намеков), вниз головой! Толпе же хочется наверх. Ей хочется вернуться, пройтись еще разок по собственным ошибкам. Только наверх! Как рыбе против течения. Где выход равен входу, где сумма наших усилий будет равна нулю, где всех нас сбросят с утеса в долину. Толпе все это не понять, ей не дано было это увидеть. Ей трудно понять, что любой путь – путь всегда односторонний. Она привыкла в трамваях, джипах, пешком или в инвалидной коляске хаотично двигаться в разные стороны, дергаться по жизни, как электрические заряды в поле, где нет души, а есть лишь внешняя сила и силовые линии. Она привыкла с места брать в карьер, привыкла бешено мчаться во тьму неосвещенных улиц, привыкла жать на газ, рвать скорости и, не думая, сворачивать в проулки, где привиделся свет, и вслед за тем сворачивать себе голову. Она привыкла называть это жизнью, путем, она наивно полагает, что двустороннее движение (и только двустороннее, пусть даже оно левостороннее) – единственная и неизменная форма пути. Она полагает, что покинув пункт А, неизбежно придет в пункт Б, а при желании вернется обратно. Чтобы снова начать из него свой безумный путь, уже набело. Разум ее поверяется арифметикой – расстояние, время, скорость – гармония неведома ей, она для разума толпы уже высшая математика, на которую никогда не хватает ни этого расстояния, ни времени, ни скорости. Да и кому она нужна, гармония, если и без нее сплошной кайф!

Я еще в юности обратил внимание, что когда плохо тебе, кажется, что должно быть плохо всем. Может, оно и так? Но как в этом случае хочется красиво страдать!