Мурочка, или Менелай и Елена Прекрасная

Целовать её было невыносимо сладко, дурманящее чувство рождала её близость, сбившееся дыхание и лёгкие прикосновения. Она казалось в светящейся дымке, покрытая лёгкой испариной и ароматом летних трав и моря. Он увидел страх на её лице, не страх близости, страх наготы, удивляющий его. Она была красивой, самой красивой, такой, как он о ней и думал, мечтал, представлял, но ещё красивее, потому что сейчас она не была мечтой или фантазией, сейчас она лежала на его кровати, где он с утра сменил простыни, уже обнажённая. Её руки немного тряслись, она сжималась под его взглядом, боясь, что это не только первый, но и последний её раз с ним. Она боялась не понравиться, остаться невзрачной. «Не уродилась».

- Катюша, ты очень красивая, - разглядывая нарочито внимательно, чтобы перестала, уговаривая, рассказывая, насколько она красива для него, проводя руками по каждому месту, которое он считал красивым, опуская глаза к светлым завиткам, проводя рукой и по ним.

Учащённое сбивчивое  дыхание, громкое сердцебиение, её невероятное маленькое и словно светящиеся тело под ним, молчаливое согласие и зажмуренные глаза – он всё-таки сделал ей больно.

- Катя, прости, сильно больно?

- Жжёт как будто, - она качнула бёдрами и вздрогнула, - поцелуй меня.

Целовал её долго, пока не пропало дыхание, пока не почувствовал ногти у себя на шее и не увидел сквозь утреннюю дымку из окна, что она улыбается, счастливо. Пока не почувствовал, что она двигается – сама, ему навстречу, аккуратно, медленно, приноравливаясь, пока не стал отвечать так же аккуратно, смотря на её улыбку, пока не потерялся в этой улыбке, утренней дымке и её сбившемся, влажном дыхании.

- Ты ведь не кончила? – он накручивал на палец длинный локон.

- Не знаю.

- Как это?

- Ну… ты ведь у меня первый…

- Катюша, ты тоже у меня первая, но я знаю.

- Это потому что ты, наверное… сам.

- А ты?

- Нееееееееет. Когда ты уехал, я маленькая была, а потом меня некому было смущать… в том плане, что я никого не хотела.

- А просто, самой?

- Не хотелось как-то.

- Понятно.

Утром кто-то аккуратно открыл дверь и так же аккуратно закрыл, он увидел поднос с керамическим чайником, сладкие булочки и записку: «В десять никого дома не будет. Мама». Арни улыбнулся в светлые волосы Кати, она бы ни за что не вышла, зная, что всё семейство в доме. Она скорее просидит целый день одна в комнате, голодная, чем покажется перед Агатой или Ярославом.

Учась в двух местах одновременно, посещая семинары, тренировки, он ни на день, ни на час не забывал Катю, с которой общался постоянно, приезжал, срываясь с места неожиданно, падая в её любовь.

Годы пролетели быстро, у них были планы, огромные планы, Катюша все-таки поступила в институт, и оставалось совсем немного, чтобы его закончить и уехать с Арни, теперь уже навсегда. Иногда она жила с ним в Москве, но чувствовала себя ещё более одинокой, чем живя дома, вернее – в маленькой квартирке, которую он для неё снимал. Он всегда учился, у него была цель, были планы. У них всё получалось, складывалось, его практика, её диплом, уже присматривали новое место жительства, уже вовсю велись переговоры о новом месте работы и сотрудничестве, когда, быстро взбегая на третий этаж, с лестничной площадкой на две квартиры, он наткнулся на красное, заплаканное лицо Кати. Его Катюши. Его утренней дымки.

- Катя? Катюша, что?

Она молча протянула листочек, скомканный не один раз и разглаженный столько же.

- Я сделала тест, я думала – это ошибка, - её руки тряслись. – Но вот… восемь – девять недель, извини.

- Каких недель?

- Арни, я беременна.

Невозможно осуществлять свои планы, ехать в ту далёкую страну с беременной Катей, мегатонны трудов, начало пути и…

- Я могу сделать аборт.

- Тебя смущает, что ребёнок будет чёрным?

- С ума сошёл?! Просто, так мы не сможем, а ведь у тебя уже договорённости… ты столько лет ждал, мы ждали.

- Да, конечно. Катя, я могу выйти?

- Выходи.

Она сидела у двери, свернувшись, устав плакать, уже не замечая головной боли и онемевших ног.

- Катюша, - он всегда её легко поднимал, в его руках она не весила ничего, теперь их было двое, а вес был по-прежнему маленький.

- Я такой болван, какой аборт, Катенька?.. Это наш ребёнок, твой и мой, радоваться надо, а мы трагедию развели, так он заподозрит, что мы не хотим его. А мы ведь хотим, ты хочешь?

- Да, - в подушку.

- Хочешь нашего ребёнка, это правда?

- Хочу, - ещё тише.

- И я хочу, я не знал, но оказалось, что хочу… Нам надо расписаться, как можно скорее, чтобы не был виден животик… или это неважно?

- Я могу сшить так, что будет незаметно.

- Вот и славно.

- Ты поедешь один?

- Никуда я не поеду, я позвонил, отказался, объяснил, меня поняли.

- Но...

- Тшшш, - перебил, - никуда не поеду, никогда не оставлю нашего ребёнка и тебя, больше не хочу оставлять. Мы решили, что с этого года будем вместе, решили, что мы семья… а где и при каких условиях – неважно. Для меня – неважно. Отец всегда говорил, что семья важнее всего, ему не повезло, он поздно нашёл свою семью… Мне повезло больше, я нашёл тебя, всё остальное… пустое.

- Ты уверен?