Мусаси

Скоро Осуги осталась одна с телом дядюшки Гона. Сгущалась темнота, над морем повис туман, и лишь на горизонте светилась оранжевая полоска — след уходящего дня. Разложив костер, Осуги села, прижав к себе мертвого Гона.

— Гон! Гон! — стонала Осуги.

Море почернело. Осуги старалась согреть хладное тело. Она надеялась, что дядюшка Гон вот-вот откроет глаза и заговорит. Она разжевывала пилюли из коробочки для лекарств, которую носила в оби, и запихивала их в рот Гона. Она обняла его, покачивая, как дитя.

— Открой глаза, Гон! — причитала Осуги. — Отзовись! Ты не должен бросать меня! Мы ведь не убили Мусаси и не наказали развратную Оцу.

Акэми забылась неспокойным сном. Она что-то бормотала в забытьи, когда Сэйдзюро поправлял подушку под ее пылавшей жаром головой. Он сидел рядом, лицо его было бледнее, чем у Акэми. Он страдал, видя мучения, причиненные по его вине. Влекомый животной похотью, он взял девушку силой. Сейчас он смущенно сидел рядом с Акэми, пробуя ее пульс, прислушиваясь к ее дыханию, молясь о том, чтобы жизнь вернулась к ней. В один день он побывал и грубым животным, и полным сострадания человеком. Сэйдзюро, человеку крайностей, такое состояние казалось естественным. Он сидел, устремив печальный взор на Акэми. Горькие складки залегли вокруг его рта.

— Успокойся, Акэми, — шептал он. — Не я один, большинство мужчин такие… Скоро сама поймешь. Тебя, конечно, потрясла необузданность моей любви.

Трудно сказать, искренне он обращался к девушке или успокаивал собственную совесть, но Сэйдзюро повторял эти слова вновь и вновь. Комнату залил мрак. Сёдзи приглушали шум ветра и волн. Акэми шевельнулась, белая рука выскользнула из-под одеяла.

— К-какое сегодня число? — пробормотала она.

— Что? — спросил Сэйдзюро, поправляя одеяло.

— Сколько дней… осталось… до Нового года?

— Всего семь. За это время ты поправишься, и мы вернемся в Киото.

Сэйдзюро склонился к Акэми, но она оттолкнула его.

— Уйди! Ты мне противен!

Сэйдзюро выпрямился.

— Скотина! Животное! — повторяла в полубреду Акэми. Сэйдзюро молчал.

— Зверь. Не хочу тебя видеть!

— Прости меня, Акэми!

— Уходи! Не хочу слышать тебя!

Акэми вытянула белевшую в темноте руку, будто защищаясь от Сэйдзюро. Он молча сглотнул подкативший к горлу комок.

— Какое… какое число? — прошептала Акэми. Сэйдзюро не ответил.

— Новый год не наступил? С первого по седьмое число, каждый день… он будет на мосту… Мусаси велел передать… что каждый день на мосту на улице Годзё. Новый год еще не скоро… Я должна вернуться в Киото… Я пойду к мосту и увижу его.

— Мусаси? — изумленно пробормотал Сэйдзюро. Акэми впала в забытье.

— Мусаси? Миямото Мусаси?

Сэйдзюро припал к ее лицу, но губы Акэми не шевелились. Синие веки сомкнулись. Казалось, Акэми погрузилась в глубокий сон.

Ветер швырял сухие иголки сосны в сёдзи. Послышалось лошадиное ржание. За перегородкой засветился огонь, и служанка произнесла:

— Молодой учитель, вы здесь?

Сэйдзюро стремительно вышел в соседнюю комнату, тщательно задвинув за собой фусума.

— Я здесь. В чем дело?

— Уэда Рёхэй, — последовал ответ.

Рёхэй в дорожном костюме, покрытый пылью, вошел в комнату. Здороваясь, Сэйдзюро гадал, что привело Рёхэя сюда. Он, как и Тодзи, был старшим учеником и должен был присматривать за домом. Он не приехал бы без веской причины.

— Почему ты здесь? Дома что-то случилось? — спросил Сэйдзюро.

— Да, тебе придется немедленно вернуться.

— Что стряслось?

Рёхэй вытаскивал что-то из-за пазухи. Раздался голос Акэми:

— Ненавижу! Животное! Уходи!

Голос ее дрожал от страха. Она говорила внятно, словно ей кто-то угрожал наяву.

— Кто там? — удивленно произнес Рёхэй.

— Что? Акэми. Заболела, у нее жар. Бредит постоянно.

— Акэми?

— Не обращай внимания. С чем ты приехал?

Рёхэй извлек письмо из-под нижнего пояса и протянул его учителю.

— Вот, — коротко сказал он, пододвигая Сэйдзюро лампу, оставленную служанкой.

— От Миямото Мусаси. Гм…

— Да, — многозначительно ответил Рёхэй.

— Вы прочитали?

— Да. Решили, что оно может оказаться важным, поэтому распечатали.

Сэйдзюро, почему-то не читая, спросил:

— Что в нем?

По негласному уговору все в доме Ёсиоки не упоминали Мусаси, хотя мысль о нем исподволь точила Сэйдзюро. Он уговорил себя, что грозный ронин больше не появится. Неожиданное письмо, сразу после того, как Акэми произносила имя Мусаси, повергло Сэйдзюро в ужас, от которого по спине забегали мурашки.

Рёхэй злобно поджал губы.

— Дождались! Я был уверен, что после побоища прошлой весной он не осмелится сунуть нос в Киото. Невообразимая наглость! Его письмо — вызов. Ему хватает смелости адресовать его всему дому Ёсиоки, хотя под письмом только его подпись. Вообразил, что в одиночку разделается с нами!