Мусаси

Ясома бросился следом. Не успела Акэми пробежать и десяти шагов, как он настиг ее и швырнул на землю. Акэми лежала, прижавшись щекой к земле, задравшиеся полы кимоно обнажили ноги, растрепанные волосы закрыли ей лицо. Она чувствовала холодный ветер на груди.

Ясома не успел наброситься на нее, как что-то твердое ударило его в висок. Хлынула кровь. Ясома завопил от боли. Он оглянулся, но в этот момент получил другой удар по макушке. Ясома не почувствовал боли, мгновенно потеряв сознание. Голова его поникла, как у бумажного тигра. Ясома лежал, полуоткрыв рот, а над ним стоял бродячий монах с флейтой-сякухати, которой он и сражался.

— Гнусная скотина, — произнес монах. — Свалился быстрее, чем я ожидал.

Монах смотрел на Ясому, раздумывая, не лучше ли прикончить его. Если он и придет в себя, то вряд ли рассудок вернется к нему.

Акэми пристально смотрела на своего спасителя. Монаха в нем можно было признать только по сякухати. Судя по грязной одежде и по мечу на боку, он сошел бы за нищего самурая или бродягу-попрошайку.

— Все хорошо, — произнес монах. — Ни о чем не беспокойся.

Оправившись от потрясения, Акэми поблагодарила монаха и стала поправлять волосы и кимоно. Темнота вокруг пугала ее.

— Где ты живешь? — спросил монах.

— Живу? Вы хотите сказать, где мой дом? — переспросила она, закрыв лицо руками.

Акэми пыталась ответить сквозь рыдания, но не осмеливалась рассказать правду. В ее рассказе была правда — то, что мать, иная по натуре, пыталась торговать телом дочери, что Акэми вынуждена бежать сюда из Сумиёси, — но конец истории она придумала только что.

— Скорее умру, чем вернусь домой, — рыдала Акэми. — Столько пришлось вытерпеть из-за матери. Сколько раз меня выставляли на позор! Девочкой меня посылали на поле боя после сражения, чтобы обирать убитых воинов.

Ее трясло от ненависти к матери.

Аоки Тандзаэмон повел Акэми к небольшой лощине, где холодный ветер дул не так сильно. Подойдя к полуразрушенному храму, он широко улыбнулся.

— Здесь я и живу. Убого, но мне нравится.

Акэми не удержалась и переспросила, нарушая приличия:

— Как? Вы действительно живете здесь?

Тандзаэмон толкнул решетчатую дверцу и жестом пригласил ее войти. Акэми топталась на месте.

— Внутри теплее, чем ты думаешь, — сказал он. — Пол покрыт тонкой циновкой, но это лучше, чем ничего. Боишься, что я поведу себя как та скотина?

Акэми отрицательно покачала головой. Тандзаэмон не пугал ее. Она была уверена в его порядочности, к тому же монах был немолодой. Ему было лет за пятьдесят. Единственно, что ее смущало — грязь в маленьком храме и тяжелый запах, исходивший от тела и одежды Тандзаэмона. Идти ей было некуда, да и кто знает, что случится, если Ясома или подобный ему тип нападут на нее. Голову ломило от лихорадки.

— Я вам не помешаю? — спросила она, поднимаясь по ступеням.

— Конечно нет. Оставайся сколько хочешь.

Внутри старого храма стояла кромешная тьма и пахло летучими мышами.

— Подожди минутку, — сказал Тандзаэмон.

Акэми услышала удары кресала о кремень, и вскоре затеплился маленький светильник, который монах, верно, подобрал где-нибудь в отбросах. Она огляделась, удивленно заметив, что странный человек собрал в жилище все необходимое для хозяйства — несколько горшков и плошек, деревянное изголовье, несколько циновок. Сказав, что он приготовит гречневую лапшу, Тандзаэмон захлопотал около глиняного очага, подкинул древесного угля, хвороста, раздул огонь, подняв фонтанчик искр.

«Славный старик», — подумала Акэми.

Она немного успокоилась. Приют монаха уже не казался ей отвратительным.

— Ну вот, — сказал монах. — У тебя, кажется, жар, и ты устала. Простудилась, верно. Полежи, пока готовится еда.

Монах кивнул на постель из циновок и мешков из-под риса.

Акэми накрыла деревянное изголовье бумажным платком, который был у нее с собой, и легла, извиняясь за то, что отдыхает, когда хозяин работает. Одеялом служила рваная москитная сетка. Когда Акэми стала накрываться ею, какой-то зверек с горящими глазами выскочил из-под сетки, ударившись о ее голову, Акэми вскрикнула и уткнулась лицом в тряпку. Тандзаэмон, казалось, испугался больше Акэми. Он уронил мешочек, из которого доставал муку для лапши, просыпав половину себе на колени.

— Что это? — вскрикнул он.

Акэми ответила, не поднимая головы:

— Не знаю. Покрупнее крысы.

— Белка, верно. Они иногда заглядывают сюда на запах еды. Нигде не видно ее.

Приподняв голову, Акэми сказала:

— Вот она.

— Где?

Тандзаэмон, выпрямившись, огляделся. На загородке, окружавшей алтарь, из которого давно исчезло изображение Будды, сидела обезьянка, сжавшаяся под пристальным взглядом Тандзаэмона. Монах выглядел озадаченно, и обезьянка поняла, что ей нечего бояться. Она заерзала по загородке, на которой еще виднелись следы красной краски, потом уселась, вертя мордочкой, похожей на мохнатый персик, и часто моргая.

— Откуда она взялась? Ага, понятно! То-то я смотрю, что кругом разбросан рис.

Тандзаэмон направился было к обезьянке, но та проворно скрылась за алтарем.