Мусаси

Метрах в восьмистах от храма по обоим берегам реки Аида сплошным ковром цвели весенние цветы. Оцу сняла корзину и начала быстро под самый корень срезать цветы. Вокруг порхали бабочки.

Прошло некоторое время. Такуан предался размышлениям.

— Как здесь спокойно, — вздохнул он. Его голос звучал по-детски наивно и одновременно благоговейно. — Если мы можем жить в цветущем раю, то почему предпочитаем плакать, страдать, бросаться в омут страстей и гнева, терзать себя адским огнем? Надеюсь, Оцу, что хотя бы ты избежишь этих напастей.

Оцу, деловито наполняя корзину цветами рапса, весенними хризантемами, ромашками, маками, фиалками, ответила:

— Такуан, чем читать проповеди, ты бы лучше отогнал пчел.

Такуан, сокрушенно покачав головой, вздохнул:

— Я не о пчелах, Оцу. Я просто пытаюсь донести до тебя учение Будды о предназначении женщины.

— Какое тебе дело до женской участи?

— Ты заблуждаешься. Я — священнослужитель и обязан заглядывать в души людей. Согласен, это хлопотное занятие, но не менее полезное, чем ремесло купца, ткача, плотника или самурая. Оно существует, поскольку в нем есть потребность.

Оцу смягчилась:

— Ты прав, вероятно.

— Так уж случилось, что уже три тысячи лет священнослужители не ладят с женской половиной человечества. Буддизм учит, что женщина — это зло. Она — враг, посланец ада. Я потратил годы на то, чтобы изучить буддийские сутры, поэтому меня не удивляют наши постоянные ссоры с тобой.

— Почему твое священное писание считает женщин злом?

— Они обманывают мужчин.

— Разве мужчины не обманывают женщин?

— Но… Будда был мужчиной.

— Хочешь сказать, будь Будда женщиной, все было бы наоборот?

— Конечно нет! Как демон может стать Буддой?

— Такуан, это бессмыслица!

— Если бы религиозные учения основывались на здравом смысле, отпала бы нужда в пророках, их толкующих.

— Ты опять за свое, выворачиваешь все наизнанку в свою пользу.

— Типично женский ход! Зачем переходить на конкретного человека?

Оцу выпрямилась, не скрывая, что она безмерно устала от бесполезного разговора.

— Такуан, хватит! У меня нет настроения шутить.

— Умолкни, женщина!

— Да ведь это ты без умолку говоришь!

Такуан закрыл глаза, словно набираясь терпения.

— Позволь мне объяснить. Когда Будда был молод, он сидел под деревом Бодхи, а демоницы искушали его день и ночь. Вполне естественно, что женщин он считает исчадием зла, но, будучи безмерно милосердным, он под конец жизни все-таки принял несколько женщин в число своих учеников.

— От мудрости или по старческому слабоумию?

— Не богохульствуй! — строго остановил Такуан. — Не забывай, что мудрец Нагарджуна ненавидел, — я хочу сказать, боялся женщин не меньше, чем Будда. Но и он воздал хвалу четырем женщинам: послушной сестре, любящей супруге, хорошей матери и покорной служанке. Он не уставал хвалить их добродетели и советовал мужчинам брать их в жены.

— Послушные сестры, любящие супруги, хорошие матери, покорные служанки… Все, чтобы угождать мужчинам.

— Вполне естественно. В отличие от Японии, в древней Индии мужчин почитали больше, чем женщин. Я хотел бы, чтобы ты вняла совету Нагарджуны женщинам.

— Какому?

— Он говорил: женщина, избери спутником жизни не мужчину…

— Ерунда!

— Позволь договорить! Он говорил: женщина, избери спутником жизни истину.

Оцу недоуменно взглянула на Такуана.

— Не понимаешь? — всплеснул руками Такуан. — Избрать спутником жизни истину означает, что ты должна полюбить не простого смертного, а устремиться к вечному.

— Но, Такуан, — нетерпеливо перебила Оцу, — что такое истина?

Такуан бессильно опустил руки и уставился в землю.

— Давай подумаем, — произнес он. — Я сам не очень знаю.

Оцу рассмеялась, но Такуан не рассердился.

— В одном я уверен, — сказал он. — В твоем случае истина означает, что ты не должна стремиться уехать в город и нарожать там слабых, худосочных детей. Тебе следует остаться в родной деревне и воспитать здоровое крепкое потомство.

Оцу в нетерпении подняла серп.

— Такуан, — с ноткой отчаяния проговорила она, — ты пришел помогать мне или болтать?

— Конечно, помогать, поэтому я здесь.

— Тогда заканчивай проповеди и берись за серп!

— Что ж, хорошо, — ответил он, притворившись обиженным. — Раз ты отказываешься от моего духовного руководства, я не буду навязываться.

— Ты поработай, а я пока сбегаю к Огин. Она обещала сегодня закончить оби, который я хочу надеть завтра.

— Огин? Сестра Такэдзо? По-моему, я ее видел. Это она приходила как-то вместе с тобой в храм?

Такуан бросил серп и сказал:

— Я пойду с тобой.

— В таком виде?

Такуан сделал вид, что не заметил вопроса.

— Может, чаем угостит. Я умираю от жажды, — сказал он.

Устав спорить с монахом, Оцу слабо кивнула в ответ, и они отправились вдоль реки.

Огин было лет двадцать пять — возраст не юный, но она была все еще хорошенькой. Дурная слава ее брата отпугивала женихов, но многие сватались к ней. Вкус и хорошее воспитание Огин проявлялись во всем. Она отказывалась от предложений под тем предлогом, что ей надо вывести брата в люди.