Мушкетеры. Том 1. Провинциал, о котором заговорил Париж

– Ну-ну, не скромничайте, любезный Римкрант! – сказал д’Артаньян. – Видно птицу по полету! я вон у вас получился, как живой! Подумаешь, нигде не учились… Я тоже нигде не учился, а успел уже пощекотать шпагой полдюжины парижских бретёров и удостоиться аудиенции у короля! Тут не в учебе дело, а в жизненном упорстве! А ну-ка выпьемте бургундского! Клянусь плащом святого Мартина, из вас выйдет настоящий живописец! Эк вы стакан-то лихо осушили! – Убедившись, что шпионажем тут и не пахнет, д’Артаньян стал благодушен, дружелюбен и словоохотлив. – Попомните мои слова: из человека, способного осушить стакан единым махом, выйдет мастер живописи! Уж я-то и в этом знаю толк. Я, понимаете ли, три дня маюсь тут от безделья, и от нечего делать прочитал забытую кем-то книгу про знаменитых живописцев. Черт возьми, они мне понравились! Умели люди радоваться жизни во всех ее проявлениях. Мне, правда, не по нутру этот самый да Верцелли, что вместо женщин жил с юношами, за что и получил кличку Содома, но вот Торриджано очень даже нравится – он однажды одним ударом кулака сломал нос какому-то Микелеанжело, а потом на войне захватил знамя и прослыл доблестным офицером. Ваятель Сильвио тоже был человек своеобразный, он, изволите ли видеть, однажды в целях искусства выкопал покойника, нарисовал его во всех видах, а потом содрал с него кожу и сшил себе нательную рубашку… Вот этого я решительно не понимаю. Зато некий Фра Филиппо, лихой, должно быть, малый, похитил монахиню из монастыря, бежал с ней, и они потом даже произвели на свет сына. А еще мне нравится такой Триболо – он, пишут, нарисовал с натуры трех повешенных за ногу капитанов, бежавших с солдатским жалованьем. Черт побери, так с ними и надо поступать! Но более всех восхитил меня Бенвенуто Челлини. Вот был человек! Средь бела дня прикончил на улице своего врага, пробившись через целую ораву его телохранителей, вообще перебил кучу народу, бежал из тюрьмы, совращал дам, подделывал античные фигуры! Когда я про него прочитал, мне страшно захотелось вызвать его на поединок – пусть он и не дворянин, но с таким сорвиголовой всякому лестно подраться, хоть он и простого звания! [33] И, вообразите себе, милейший Ремпрант, я узнаю вдруг, что он уж лет с полсотни как помер! Меня взяла такая тоска и разочарование, я будто осиротел в одночасье… Знаете что? Только не обижайтесь, право… По моему мнению, вам бы нужно взять себе имя поблагозвучнее, на манер всех этих итальянцев. Джотто, Леонардо, дель Сарто – так легко запомнить! А если вы и дальше будете зваться Римкрант… Рембрандт, то это никак за слух не зацепится. Возьмите да и наименуйтесь… скажем, Рембрачио. Отличие невелико, а запомнить гораздо легче. Сравните сами: где Рембрандт, а где Рембрачио!

– Я об этом подумаю, сударь, – вежливо согласился собеседник. – Простите за назойливость, но, быть может, нарисовать с вас настоящий портрет?

– Это как, цветными красками?

– Именно.

– Рисуйте, любезный Ремпрант! – решительно воскликнул д’Артаньян. – С меня еще никогда не рисовали портретов, особенно разноцветными красками. Вот удивятся в Париже!

Чуточку подумав, он решительно распустил завязки кошелька и стал выкладывать на стол золотые пистоли. Отсчитав пятьдесят монет, придвинул зазвеневшую кучку к юноше и спросил:

– Этого будет достаточно?

– О да, сударь! – у растроганного юноши даже слезы появились на глазах. – Вы – мой первый настоящий заказчик…

– Ну-ну, милейший, к чему эта влага? – сказал польщенный д’Артаньян с видом умудренного опытом человека. – Рисуйте, рисуйте. Потом пришлете портрет в Париж на улицу Могильщиков, номер одиннадцать.

«Ничего он не пришлет, конечно, – подумал д’Артаньян. – Пропьет со здешними краснощекими девицами. Ну ладно, как бы там ни было, я нашел неплохое применение пистолям принца Конде. Многие владетельные особы покровительствовали живописцам – короли, римские папы, герцоги. Грех отставать. Деньги все равно дармовые, а юнец, глядишь, не все пропьет, на краски останется. Д’Артаньян, покровитель живописцев, – это звучит. Это хороший тон. В Париже не грех и ввернуть в обществе, пусть знают, что я не только вино пью, в карты играю и на дуэлях дерусь…»

– Любезный господин Арамис, – вкрадчиво произнес кто-то над его плечом. – Не уделите ли мне несколько минут?

«Ага! – вскинулся д’Артаньян, словно пресловутые шилья впились-таки пониже спины. – явились наконец!»

– Я вас покидаю, любезный Рембрандт, – сказал он собеседнику. – Пейте себе на здоровье, я за все уплатил… Желаю оседлать Фортуну!

– Спасибо, сударь! Портрет ваш я непременно пришлю…

– Ну как же, как же, я и не сомневаюсь… – благодушно сказал д’Артаньян, помахал ему рукой и отошел вслед за незнакомцем в надвинутой на глаза шляпе.

– Присядем здесь, если не возражаете?

– Не возражаю, – сказал д’Артаньян, ожидая, когда будут произнесены условные слова.

Однако он их так и не дождался. Незнакомец попросту сдвинул шляпу на затылок – и д’Артаньян присвистнул от удивления.

– Ловко! – сказал он, улыбаясь во весь рот. – Милейший лорд Винтер?

– Тс! я здесь под чужим именем…