Мускат

Он улыбнулся и встал со своего места. По дороге на улицу, он открывал перед ней двери и пропускал ее вперед чуть дотрагиваясь сзади до ее талии легким прикосновением, которого она почти не ощущала сквозь дубленку.

— Ты и прожила-то не так еще и много.

— Да я хоть сто лет проживу, все равно, наверное, не сумею написать об этом книгу, — сказала она.

— Ну, тут я не могу судить. Я-то книг не читаю.

— Ты не читаешь?

Он мотнул головой и поддел носком башмака снег, легкой порошей, покрывавший площадку автомобильной стоянки.

— Я не читаю романов.

— А как насчет «Старика и моря»?

— Ну, это как раз чуть ли не единственная книга, которую я прочел. Потому что о море. И потому что такая короткая.

Он негромко засмеялся.

— С этим мне повезло, — добавил он после паузы.

Клара Йоргенсен посмотрела на него тем внимательным взглядом, каким обычно разглядывают музейные экспонаты.

— А что же ты читаешь? — спросила она.

— Про путешествия, — ответил он.

— Про настоящие, которые были в действительности?

— Да. Это главное. Когда они настоящие.

— Но действительность так скучна, — вздохнула она.

— Не скажи! Тут важно, какая именно действительность тебя окружает.

Она немного потрясла головой, так что едва не уронила с головы черную шапочку с козырьком.

— Думаю, что о книгах тебе по большому счету нечего сказать, — высказала она свое суждение.

— Это так, — согласился он и покосился на нее сверху вниз. — Но, может быть, я могу кое-что другое?

— Ну? — откликнулась Клара Йоргенсен.

— А вот что, — продолжал капитан. — Я могу дать тебе то, о чем ты сможешь потом написать.

Три дня подряд Уильям Пенн водил Клару Йоргенсен обедать в рестораны, каждый раз в какой-нибудь новый. Она ожидала его прихода в родительской гостиной, напустив на себя безразличный вид, потому что подозревала, что он стремится к ее обществу только от скуки, из-за того, что для яхты сейчас не сезон. Родителей очень интересовал этот человек, приезжавший за ней в черном отцовском автомобиле, но она никогда не успевала ответить на все их вопросы и, едва звенел звонок, с немного недоверчивым выражением кидалась на лестницу и мчалась вниз. Не добившись ответов, Кнут и Ингеборг Йоргенсен довольствовались тем, чтобы следить из окна, как их дочь удаляется через площадь в компании высокого и хорошо одетого господина, который всегда успевал распахнуть перед ней дверцу машины, когда она собиралась садиться. Пока они ехали, Клара Йоргенсен обычно не отрываясь глядела на его руки — большие рабочие руки, истертые до мозолей о канаты и задубевшие от соленой морской воды. Порой ее одолевало желание дотронуться до них, чтобы вновь ощутить тепло, которое излучали эти ладони сквозь толстую кожу и которое она почувствовала в тот единственный раз, когда он прикоснулся к ней в самолете.

Она любила слушать его рассказы. Чаще всего в них шла речь о лодках и парусах. Уильям Пенн проплавал всю жизнь. В детстве отец брал его с собой на сделанном собственными руками ялике, а когда мальчику исполнилось пятнадцать лет, он получил свою первую скромную лодку. В школе у Уильяма Пенна дела как-то не заладились, и в шестнадцать лет он нанялся матросом на танкер и совершил одну за другой две кругосветки. В восемнадцать лет он получил от своего сверстника предложение расстаться с девственностью в шанхайском борделе, но, испугавшись, отказался. Потом, вернувшись домой, он долго носил в душе идеальный девичий образ, но девушки этой так и не встретил. Вместо своей идеальной мечты он переехал жить к дочери учителя труда и провел с нею два года. Это была одна из трех его более или менее длительных связей, последняя из которых продлилась пять лет и закончилась тем, что он загорелся безумной идеей отправиться на Карибское море и поселиться там на каком-нибудь богом забытом острове.

На четвертый день Уильям Пенн пригласил Клару Йоргенсен в оперу. К театру капитан был равнодушен, но ему нравилось слушать, как оперные дивы поют итальянских классиков. Клара Йоргенсен пыталась понять, о чем поют эти пышнотелые дамы, но скоро отчаялась что-нибудь разобрать. Глянув искоса на капитана, она увидела, что по его обветренным щекам текут слезы.

— Капитан! — окликнула она его шепотом. — Ты плачешь.

— Я знаю, — отозвался он. — Это ее голос. Он такой красивый!

Клара Йоргенсен посмотрела на сопрано, изливавшее в пении свою скорбь, и лоб ее прорезали глубокие морщины.

— Выше нормы? — шепотом спросила она.

— Да. Это что-то исключительное.

Клара Йоргенсен еще сильнее наморщила лоб. Она осознала вдруг, что завидует этой даме на сцене, которая может заставить мужчину плакать и запросто сказать, что она что-то исключительное. Клара Йоргенсен подумала, что не может припомнить случая, когда кто-нибудь вот так плакал из-за нее.

— Мне не разобрать, что она поет, — сказала она шепотом.

— Конечно, — улыбнулся капитан. — Это и не нужно понимать.

Клара Йоргенсен тихонько засопела и почувствовала неожиданное облегчение, когда девица с папильотками вдруг медленно опустилась на пол, испустив дух на самой высокой ноте. Капитан быстро закрыл лицо руками и тихо засмеялся.