Мусор

– Точно-точно, играл, мы с тобой глядели, – обрадовалась мама, удивляясь, как же сама не вспомнила.

На Сашу никто не смотрел, будто его и не было, и он не понимал, рад этому или нет. Впрочем, все явно чувствовали себя одинаково неловко и теперь слишком старательно делали вид, что ничего не произошло. Вскоре Клава, заскучав, выпила ещё рюмку своего самогона, после пары чашек чая с карамелями, и тогда, наконец, засобиралась домой. Вылезла из-за стола и, пошатываясь, долго выясняла у Саши, не понимает ли он чего в телевизорах, а то у неё как раз сломался.

– Да там каналы перепутались, тёть Клав, – спокойно разъяснял ей явно не впервые слышавший об этом Дима. – Говорю тебе: понажимай все кнопки на пульте.

Та отмахивалась:

– Не буду ничего нажимать! Ещё хуже сделаю! Ты неделю обещаешь зайти – не заходишь! Как будто тут километр еба… тащиться.

Когда Саша обещал, что завтра придёт к ней и посмотрит, а брат заметно оскорбился, что его мнение никто не взял в расчёт, и продолжил говорить что-то об известных ему функциях, которые могли на это повлиять, Клава вдруг обратила внимание на сестру, которая суетливо собирала посуду со стола.

– Ой, Маш, мне тебе помочь надо бы, – неуверенно протянула она.

– Иди, иди уже! – замахала рукой мама, лежавшая почти всем весом на ходуном ходившем столике – пыталась дотянуться до отцовской тарелки.

– А Ваньку перенести надо в кровать…

– Иди, говорю, – вроде бы небрежно, но очень уверенно снова махнула мать. – Мальчишки отнесут.

И, обогнув стол кругом, она понесла большую стопку тарелок и подпрыгивавшие на ней одна в другой синие парадные чашечки в сторону ванной.

Клава всё же ушла. Долго одевалась и обувалась в тёмной прихожей, чертыхалась, вновь вспоминала о чём-то и кричала матери, перекрывая шум воды: «Ты за газ платить не будешь? А то я б квитанцию отнесла твою!», – и всё-таки испарилась. В доме сразу стало намного тише. Дима спокойно посмотрел на Сашу:

– Ты за ноги или под руки?

– Что? – не понял тот.

– Отца надо нести, – пояснил брат.

Саша замер. Было странно говорить об этом, как о чём-то нормальном.

– Тогда под руки, наверное.

– Смотри: он тощий, да тяжелый, – без тени иронии отметил Дима, с серьёзностью профессионального грузчика, изучающего характеристики нового объекта, и, не церемонясь, начал сдёргивать отца, всё еще сопящего, со стула.

– Сука, опять обоссался, – злобным шёпотом сказал он себе под нос. Саша поймал себя на том, что ему не противно – скорее, стыдно участвовать в этом. Как будто всё это больше никогда и ни за что не должно было повторяться с ним.

Пока они тащили действительно очень тяжёлое тельце в тельняшке и трениках, как комод, через три приставленные друг к другу вагончиками комнатки, он явственно вспомнил случай из детства: ему лет шесть, отец вошёл в дом и упал на пороге, чем сильно напугал его. Бабушка тогда накричала на Сашу, что реветь тут не о чем, а надо матери помогать. Та, счастливая, что муж уже спит, без обыкновенной пьяной болтовни или ругани, волоком тащила его в кровать. Пристыжённый Саша бросился к ней, и она попросила тогда его взять за руки, а потом ворчала, что от него толку никакого, только на себя тянет, надо взять нормально. Саше было страшно, но ещё сильнее хотелось угодить маме: в тот момент они были товарищами, двумя заговорщиками, и это даже сейчас, при неприятном воспоминании, парадоксально согревало его. Вдобавок она строго приказала: «Расскажешь кому в саду – убью! Папа устал, от усталости свалился, понимаешь?». И он не мог вспомнить, понимал ли он тогда уже, что произошло в самом деле, зато отлично помнил, как по-деловому, казавшийся себе в этот момент совсем взрослым, равным родителям и их загадочным важным делам, кивнул ей. А в следующие разы, которых за жизнь его накопилась тьма, он знал всё отлично, и занятие превратилось для него в рутину. Он, как мать, радовался, если вечер заканчивался так, а не дракой и выкриками; наверное, так же, как и Димка сейчас, бросал ей, появившейся в дверном проеме, не оборачиваясь: «Он там нассал», – а мать так же походя отвечала: «Да, погоди, не вступи, сейчас уберу».