Муссолини и его время

Иногда прибытие какого-нибудь гостя вносило некоторое разнообразие в рутину дня, особенно если визитер был «свежим человеком», имевшим отношение к литературе или журналистике. Таких людей Муссолини принимал с неизменной теплотой, частенько очаровывавшей гостей, – вместо сурового диктатора перед ними представал «философ», с удовольствием рассуждающий о литературе или истории. И все же главной темой для Муссолини оставался он сам.

Стремясь убедить собеседника в своей искренности, он ни на секунду не забывал о своей главной цели – создании «фашистского мифа», центральное место в котором принадлежало бы дуче. Стоило только тому или иному гостю проявить в разговоре инициативу и поднять неприятный для Муссолини вопрос, как встреча немедленно заканчивалась, а неудачливый визитер почти наверняка терял возможность новой беседы с дуче. Мнимая доверительность «великого человека» ограничивалась лишь теми сторонами его жизни, которые он желал демонстрировать, – и только. О подлинной откровенности не могло идти и речи.

Муссолини не был оригинален – уже находясь на Святой Елене, точно так же поступал и его давний кумир Наполеон, сумевший расположить к себе многочисленных посетителей острова, внесших позднее свою лепту в создание бонапартистской легенды.

Другим средством возведения фашистского мифа для Муссолини стали «социальные реформы». Почти утратив интерес к войне и внешней политике, дуче посвящал свое рабочее время вопросам трудового законодательства или здравоохранения. Он, несомненно, понимал, что большинство принятых им в этой области решений могли иметь лишь отвлеченный, «бумажный» характер, поскольку менее всего положение в республике подходило теперь для социальных реформ, – но своих усилий не оставлял. Движущие им мотивы вполне понятны – дуче хотел связать себя и свой режим не с провальным участием во Второй мировой войне и развернувшимся в Италии гражданским противостоянием, а с прогрессивной внутренней политикой.

В этих устремлениях Муссолини зашел так далеко, что многим казалось, будто он, сбросив с плеч два десятка лет, вновь вернулся в период своей социалистической молодости. Все это вызывало в партии глухой ропот – разве не с социалистами и коммунистами фашисты боролись кулаком, дубинкой и револьвером в начале 20-х? Да, с ноября 1943 года Республиканская фашистская партия декларировала свою приверженность социализму, но от дуче все же ожидали не популистской социальной политики, а энергичных мер для наведения порядка в тылу и укрепления итальянских вооруженных сил. Подчас со страниц фашистской печати в адрес дуче раздавалась жесткая критика – Муссолини упрекали в бездействии или излишней мягкости к идеологическим противникам.

Такие уколы, немыслимые еще год назад, больно ранили дуче – несмотря ни на что, пресса продолжала вызывать у него повышенный интерес. Каждый день Муссолини внимательно читал большое количество иностранных и итальянских газет, как республиканских, так и монархических, а если какой-то материал задевал его особенно сильно, то, как и в прежние годы, он лично брался за перо.

Ожесточившись, Муссолини, как и Гитлер, все неудачи собственного режима объяснял кознями самых разных врагов, сплотившихся-де между собой для уничтожения фашизма, но если фюрер в последние годы винил во всем своих генералов, то дуче нашел козла отпущения в итальянской буржуазии. Понимая, что война уже безнадежно проиграна, Муссолини продолжал надеяться на чудо, которое могло бы спасти Социальную республику, однако по-настоящему его теперь заботила только собственная репутация в глазах потомков. Оба диктатора не желали признавать за собой ответственности, но в отличие от Гитлера дуче не собирался хоронить под развалинами режима всю нацию. Главное различие между ними заключалось в том, что если фюрер держался за власть до последнего момента, то сил дуче хватало лишь на то, чтобы с покорностью обреченного идти навстречу неизбежному концу.

Но Муссолини так и не удалось по-настоящему уйти из политики. Несмотря на старательно демонстрируемое нежелание заниматься практическими делами, он продолжал цепляться за атрибуты прежней власти, с удовольствием и как должное принимая полагавшиеся его высокой должности привилегии и уменьшившиеся, но все еще продолжавшиеся славословия. Таким был теперь некогда грозный дуче, столько лет пугавший европейских обывателей своими дивизиями, линкорами и эскадрильями бомбардировщиков.

Человек, когда-то неплохо умевший играть на противоречиях европейских держав, не находил теперь в себе ни сил, ни желания даже на то, чтобы разрешить конфликт между женой и любовницей. Мастер компромиссов, умело сочетавший образ непреклонного вождя фашистов и заботливого отца всей нации, растерял авторитет в собственной партии и стране. Даже те, кто продолжал убивать и умирать за идеи фашизма, видели в нем не более чем символ, остальные же считали его жалкой марионеткой в руках оккупантов.