Муссон. Индийский океан и будущее американской политики

В любом случае, оставаясь рубежом и преградой, Восточная Африка находится в критическом положении: ее дальнейшее полноправное участие в торговой системе, существующей на севере Индийского океана, сделало бы эту систему (куда непременно должна войти еще и Восточная Азия) настоящим, бьющимся сердцем мира, образующегося в XXI в. Никакой великой державе – даже Китаю – не удалось бы завоевать приморские области всего Восточного полушария; но торговой системе это под силу. Такая торговая система стала бы своего рода отдельной державой, успешно соревнующейся с Европейским союзом и Соединенными Штатами. Занзибар, имеющий старинные космополитические традиции, вправе дожидаться этого часа наравне со всеми остальными странами.

Никто и никогда не помогал мне понять Африку и весь мир Индийского океана так, как помогли романы Абдул-Разака Гурны, родившегося на Занзибаре в 1948 г. и ныне преподающего литературу в Англии. В его книгах Занзибар предстает «наспех сколоченным плотом, застывшим у самого океанского краешка» – хлипким и невзрачным, международным и захолустным [8]. Это земля, населенная чернокожими африканцами, сомалийцами, оманцами, белуджами, гуджаратцами, арабами и персами, глядящими на одни и те же улицы и берега разными глазами. У всех различные судьбы, личные, семейные и общенародные воспоминания. А ислам – нечто общее для всех, подобно воздуху, которым дышит каждый. Так или иначе, торговля и муссонные ветры пригнали всех к одним и тем же берегам. «Для того и живем на земле, – заявляет один из персонажей Гурны. – Для торговли!» Отправляться в глубь острова или материка, ища товаров; доставлять их к побережью; странствовать по ужасным пустыням и непролазным лесным чащам, чтобы вступить в торговую сделку с «царьком или дикарем… Нам все едино» [9]. Торговля приносит мир и процветание. Торговля отлично уравнивает народы и государства; она препятствует войнам больше всего остального.

В художественном представлении романиста космополитическое население Занзибара – итог расставаний и разлук, тягчайших утрат. Ибо торговля предполагает наличие возможностей и свободу передвижения – это разрывает семейные связи навеки. Как выразился иной персонаж, «подобная боль не угасает… ничто настолько значительное окончиться не может» [10]. Еще один герой, мальчик-подросток: его забрали от родителей, чтобы покрыть накопившийся долг – и обучить доходным навыкам торговли. Много лет спустя мальчик удивлялся и гадал, помнят ли о нем родители? Живы ли они? – и ясно понимал: ему не хочется знать подлинной правды. Вместе с тем герой страдает, «оглушенный чувством вины: ему не удалось удержать память о родителях свежей и нетронутой» [11].

Столь глубокое чувство утраты отчасти смягчается новыми впечатлениями и переживаниями героев, неотвратимо продолжающих удаляться от тех, кого они любят. Этот печальный и прекрасный мир, мир вечных расставаний и плаваний на фелуках – Камоэнс и Гурна рассматривают подобные путешествия совсем по-разному – делается еще трагичнее из-за колониального наследия. Типичный герой Гурны – молодой восточноафриканский студент, ведущий в Англии незаметную жизнь, потерявший всякую надежду снова увидеть родных и близких, нигде не чувствующий себя дома. Отзываясь об англичанах, один из таких персонажей замечает: «До чего же может леденить и унижать пристальный взгляд голубых глаз!» [12]. Пусть имперская держава и старается блюсти высочайшие традиции справедливости и свободы, сами отношения между колонизатором и теми, кого он угнетал, приводят к жестоким недоразумениям, порождая в туземцах чувство холопской приниженности.

Гурна еще более безжалостен к постколониальному падению собственной земли – это усугубляет унижения, испытываемые его героями и персонажами. Варварство, подобное революции 1964 г., предстает неминуемым следствием независимости. «Мы и привыкнуть не успели к [новому] флагу», а уже начались «убийства, изгнания, аресты, изнасилования – что угодно». По улицам шатаются банды. Имеется местный диктатор, даже «мельчайшей возможной подлостью не брезгующий», пока самого не скосят автоматные очереди «злобных негодяев» – прозрачный намек на Карумэ [13]. И приходят мелкие «невзгоды и лишения», порожденные самостоятельностью: заколочены общественные уборные, электроэнергия и вода подаются лишь несколько часов ежедневно. Исторически памятные дома, сберегавшиеся англичанами в неприкосновенности, «обращаются притонами». Безобразия множатся и множатся.

Гурна пишет: «Мы не способны что-либо сделать собственными руками – ничего неотъемлемо нужного или просто важного: ни куска мыла, ни пакетика бритвенных лезвий» [14].