Муссон. Индийский океан и будущее американской политики

Пальмовые и тамариндовые листья со свистом полоскались на ветру. Я приметил буддийское святилище и персидские бани, выстроенные согласно римскому образцу и окруженные 53 мечетями. Чернокожая женщина в кричаще пестрой ханге пекла индийский лаваш и готовила средневосточный фалафель – бобовые шарики, – одновременно поджаривая маниок. Занзибар – «всемирная деревня» в миниатюре. Здесь глобализация кажется естественной функцией человеческой природы – ей требуется лишь немного технологий, чтобы дело двинулось.

С глобализацией приходят и присущие ей неурядицы, порождаемые избыточным сближением различных культур и цивилизаций. Даже на Занзибаре не все ладно. Блистательное смешение рас и обычаев, представшее моему взору, было на деле только остатками прежней жизни. Всякий, видавший Занзибар до того, как он обрел в 1963-м независимость от Великобритании, неприятно поразился бы однотонной городской скуке. Мое собственное впечатление оказалось благотворным лишь оттого, что я попал на остров впервые.

В глубине Каменного города я забрел в арабский дом – отремонтированный дорого и несколько безвкусно, на общий безликий лад. Несколько мужчин, одетых в идеально чистые канзу и увенчанных кофия, прихлебывали кофе, приправленный кардамоном, и жевали привозные оманские финики. Меня пригласили отведать и того и другого. Домовладелец был обаятельным, дружелюбным человеком – невысоким, пухлым, с коротко и безукоризненно подстриженной белой бородкой. Он сказал, что дом этот принадлежал его отцу и деду. Черно-белое дедовское фото украшало гостиную. Дед носил тюрбан и длинную бороду, напоминавшие об имперских оманских временах. Указывая на фото, араб уточнил: «Наш дом принадлежал еще его деду». Мой новый знакомец обитал попеременно то в Омане, то на Занзибаре, но Занзибар считал своим настоящим домом, хоть по крови и был оманцем. Дом частично перестроили, проронил он с безупречно изящным английским выговором, чтобы не затягивать молчания. Однако это были всего лишь остатки гораздо более космополитического мира, в котором оманские султаны правили под британским присмотром – еще до того как паровой котел сделал человека независимым от попутных муссонных ветров; до того как прорыли Суэцкий канал и Занзибар перестал служить пристанищем для мореходов, плывших из Европы в Индию.

Теперь, сказал араб, нужно считаться с постколониальной историей: периодом после 1963 г., когда Занзибар не просто переживал смутные дни, а сотрясался от свирепых погромов: межнациональная вражда, бушевавшая в Центральной Африке, пришла и на отдаленный остров. «Нашу землю растлил Африканский континент, – без обиняков произнес мой знакомый. – Африканцам следовало бы извиниться за здешнюю революцию». Со времен «революции» – по крайней мере, в его понимании, – Занзибар служил не столько образцом ранней глобализации, сколько примером запоздалого столкновения различных культур.

По одну сторону культурного рубежа стояли британцы и их оманские подручные, которых поддерживали местные арабские общины и национальные меньшинства, пришедшие из Индии. По другую находились гораздо более бедные африканские туземцы, во многих случаях озлобленные многовековой историей работорговли и тем, что родная земля очутилась под оманской властью. Заодно с африканцами были ширазцы, перебравшиеся на Занзибар в раннем Средневековье, задолго до прочих иммигрантов и часто в качестве беженцев. Смешанные браки связали их издавна и неразрывно. Незадолго до ухода Британии местные выборы уже давали результаты равные и оттого неопределенные. Эта неопределенность лишь усиливала межнациональные и расовые трения.

«Раса и национальность вообще не играли роли, пока не начались политические игры, – пояснил Измаил Юсса, гуджаратец, представитель Единого гражданского фронта, ведающий вопросами внешней политики. ЕГФ – организация, состоящая в основном из приезжих индийцев и арабов. – Иными словами, империя обуздывает общественные разногласия, поскольку власть принадлежит одному-единственному абсолютному повелителю. Но как только империя рушится, последствия правила “разделяй и властвуй” делаются очевидны: общественные трения поглощают все. Так было на Кипре, в Палестине, в Индии – во многих афро-азиатских странах. Так случилось и на Занзибаре. Это настоящее наследие многих – если не всех – разновидностей колониализма».