Вера – индуистская и ислам – обращалась орудием разветвленной торговли, создавала общественные и культурные рамки для совершения выгодных сделок. На самой гуджаратской почве глубоко верующие и всецело различные этнические и религиозные сообщества легко и просто сосуществовали в атмосфере космополитизма. Заметим: хотя государство ведет Индию по пути компьютерного управления делами и растущей экономической свободы, оно также насаждает, например, жесточайшие пищевые ограничения. На родной земле Ганди, в Гуджарате, официально запрещено всякое спиртное, а вегетарианство (один из итогов джайнистского религиозного влияния) распространено здесь больше, чем где-либо еще в Индии. Гуджаратские индусы отрицательно смотрят на употребление мяса, полагая, что этот обычай занесен позднесредневековыми моголами – мусульманскими завоевателями, явившимися из Средней Азии.
Исторический опыт Гуджарата обусловливался не только близостью Аравийского моря и более обширного Индийского океана – сыграло роль и то, что Гуджарат располагается на индостанском порубежье. Он пережил неоднократные мусульманские вторжения с севера и северо-запада – здешние летописи душераздирающи и потрясают гораздо больше, чем исторические записи прочих индийских штатов. Самый крупный разгром случился в дни турецко-персидского правителя Махмуда Газневи, чье войско прошло по Гуджарату, двигаясь из Восточного Афганистана, и в 1026 г. полностью разрушило прибрежный индуистский храм Шивы – Сомнатх. Всякий раз, когда я заговаривал с индусскими националистами о событиях 2002-го, мне читали пространную лекцию о злодеяниях Махмуда Газневи и Великих Моголов. Для националистов это животрепещущий вопрос, как если бы все случилось не без малого тысячу лет назад, а вчера. Исламский архитектурный гений, создавший в Агре мавзолей Тадж-Махал и породивший на здешней земле роскошное смешение персидского, среднеазиатского и североиндийского стилей, националисты рассматривают лишь как досадное веяние, прискорбный исторический эпизод. Один из них, Виджай Чаутайвале, специалист по молекулярной биологии, пояснил мне: «Мусульмане, обитающие в Индии, обязаны отринуть память о [могольских владыках] Бабуре и Акбаре, отказаться от терроризма; они должны стать индийцами до мозга костей».
Индусы уже в значительной степени отказались от светского, беспристрастного взгляда на историю, изначально одобрявшегося Партией конгресса и бытовавшего в эпоху Джавахарлала Неру (1950–1960-е). Этот взгляд коренился в благородном, человеколюбивом стремлении Махатмы Ганди не исключать из рядов индийской нации никого – напротив: по возможности сглаживать исторические разногласия и различия между приверженцами различных вер. Однако ореол законности и романтики, окружавший Партию конгресса, – ведь, что ни говори, а партия боролась за независимость! – развеялся, когда в середине 1970-х Индира Ганди ввела чрезвычайное положение и, по сути, установила диктатуру. Как следствие, потребовалась новая логика, способная сплотить индийские народные массы – в особенности возникавший средний класс: прослойку населения, появившуюся в Гуджарате раньше, чем во многих иных индийских штатах, – сказались века успешной и прибыльной торговли.