Муссон. Индийский океан и будущее американской политики

По дороге назад, на север, к Читтагонгу, наш автобус то и дело буксовал в недавно образовавшихся болотах. Лишь за неделю до того начался муссон: то есть не циклон и не тропическая буря – обычные ливни да грязевые оползни, за 48 часов погубившие более 120 местных жителей. По бокам дороги, проложенной по верху насыпи, темно-бурая вода поднималась вровень с железными крышами хижин. Кое-где было чуть легче: мужчины просто брели по пояс в воде, придерживая свои лонджи, похожие на юбки. Вздувшиеся реки волокли по течению целые древесные стволы и бурлили лишь в полуметре ниже уровня мостов. На мостах толпились орды юношей, запасшихся веревками и выуживавших дармовые дрова, что проплывали внизу. Добычу сваливали в огромные груды и оставляли сушиться. Как я уже сказал, это было всего-навсего началом муссона; более сильные ливни ожидались в июле и августе.

Общество справлялось с невзгодами как умело – сплошь и рядом, изобретательно. Непрерывно приходившие SMS извещали владельцев сотовых телефонов об опасностях, поджидавших на дороге впереди. По берегам водружались флаги, предупреждавшие о подъеме воды. Кое-где заранее запасали еду, одежду и медикаменты – это было составной частью все более совершенствовавшейся системы раннего противодействия стихии. На случай настоящей беды армию и флот Бангладеш привели в состояние готовности. Но зачастую с разбушевавшейся природой приходилось бороться лишь силами НПО и сельчан.

Глава 9 Калькутта: очередной город мирового значения

Низко нависшие муссонные тучи заволокли небо; казалось, наступил ноябрьский вечер. И снова я ехал в автобусе по насыпи, вдоль которой с обеих сторон вереницами тянулись подернутые ряской и пеной, затхлые водяные ямы. Ровная, точно заштилевшее море, и на его же уровне простиравшаяся местность изобиловала рикшами, рисовыми полями, громадными грудами бревен и кучами собранных плодов хлебного дерева. Все та же знакомая, красноречивая повесть о натуральном земледельческом хозяйстве: сельчане обитают преимущественно в бамбуковых лачугах, а леса нещадно сводятся. И все же не стоило забывать: именно эти земли – да еще китайские – в основном и питали капиталами Британскую Ост-Индскую компанию, пришедшую на смену португальцам и голландцам, прежним владыкам индоокеанских побережий. Бенгальские богатства, обильно производившиеся и запасавшиеся многочисленным трудолюбивым населением, – такие основные товары, как рис, пряности, сахар и растительное масло, – составляли 50 % общего торгового оборота Ост-Индской компании [1]. А ткацкое ремесло сделало Бенгалию истинной сокровищницей и для средневековых индостанских империй. Бенгалия – край, обладающий «богатством несказанным, безграничным», пишет Камоэнс в «Лузиадах» [2]. Там перекрещивалось немало торговых путей, тянувшихся по Аравийскому морю и Бенгальскому заливу. С незапамятных времен здесь вырубались леса и ширилось земледелие, а в Средние века распространился ислам – подобно тому как нынешнее сведение лесов и убогая урбанизация опять ведут к идеологическому и религиозному подъему. Мечети обычно возводили из кирпича: квадратные в основании, с единственным куполом, редкими украшениями из терракоты, напоминавшие, по словам ученого Ричарда М. Итона, о хижинах, крытых бамбуковыми стеблями, и о доисламских буддийских святилищах. Несмотря на то что многие мечети по-настоящему прекрасны, Восточной Бенгалии присуща некая первобытная дикость, нечто исторически связанное с особой силой здешних муссонов, проносящихся над устьем Ганга [3].

Семь часов езды к юго-западу от столицы, Дакки, – и автобус прибыл в город Бенаполь на бенгальско-индийской границе. Пассажиров поджидали толпы носильщиков, нищих и рикш. Начали торговаться о цене. Я нанял рикшу, доставившего меня к самой пограничной черте, до которой было 800 м, за плату, в пересчете равнявшуюся 50 центам. Другой человек отвез туда же мой багаж на скрипучей деревянной двуколке, влекомой быком. Третий человек позаботился о моем паспорте. Дело было в том, что здесь пытались трудоустроить как можно больше местных жителей. Я раздал чаевые полудюжине добровольных помощников, и мне вручили – точнее сказать, продали – бланки для заполнения: в непроницаемой неразберихе имелась некая система. Несколько чиновников осторожно исследовали и паспорт и багаж. Создавалось впечатление, что иностранца, приехавшего в Калькутту (сейчас ее зовут Колкатой) автобусом, а не прилетевшего на самолете, рассматривают как личность в некоторой степени подозрительную. Когда мой паспорт украсили штампом, я получил его назад в какой-то грязной хибарке.