Муссон. Индийский океан и будущее американской политики

Васко да Гама, изображаемый Камоэнсом, отличается от Одиссея либо Энея тем, что перед нами скорее живой человек, а не собирательный образ. Васко да Гама лишен романтических или трагических черт; он даже не слишком интересен. Как уже говорилось, наиболее выдающаяся особенность Васко да Гамы – огромная выносливость, умение целыми годами терпеть неуверенность и одиночество, переносить лишения и тяготы, есть гнилую пищу и мучиться от цинги среди беснующихся океанских волн; способность глядеть, как пушечные ядра буквально разрывают людей на клочья во время прибрежных сражений, – пока соплеменники да Гамы наслаждаются домашним уютом, сидя в Лиссабоне [36]. «Он тысячи опасностей страшился / И лишь на волю вырваться стремился», – как говорится в поэме [37]. В разгаре шторма, когда «пучины разверзаются до преисподней», Васко да Гаме, «истерзанному сомнениями и страхами», некого призывать на помощь, кроме Всевышнего. И он обращается к Богу с проникновенной речью, моля об умиротворении стихии: «Великая, божественная сила! / К тебе я ныне, бедный, припадаю… / Неужто шторм ужасный не уймется / И нам еще придется с ним сражаться? / И разве лучшей доли не найдется / Для тех, кто ныне обречен скитаться, / Кто славит твое имя неустанно / Средь волн неумолимых океана!»

…Пока он говорил, неутомимо
Лихие ветры такелаж крушили.
Подобные быкам неукротимым,
Сменить свой гнев на милость не спешили.
И вереницы молний негасимых
Нахмуренное небо озарили.
Уже стихии меж собой сражались.
На землю небо сбросить собирались [38].

Но моряки пережили бурю и достигли Индии. А поскольку Луис де Камоэнс излагает вполне истинные события, эта повесть о приключениях потомков Луза (мифического основателя Португалии) среди бескрайних и неведомых океанских хлябей кажется читателю невероятнее античных поэм, чьи герои-мореходы «жались поближе к берегам» [39]. Разве Одиссей или Эней, спрашивает Камоэнс, осмеливались выйти в «истинные океаны», разве они «хоть мельком» видали то, что видел да Гама? [40]. Помыслить жутко об одиссеях, длившихся много месяцев или даже лет, о многотрудных скитаниях португальцев по Индийскому океану. До тех пор пока люди не примутся странствовать среди других планет, им не дано больше испытать здесь, на нашей вращающейся Земле, той болезненной, великой и непреодолимой затерянности, которую ощущали португальские мореплаватели.

В поэме великан Адамастор, стоящий на страже у мыса Доброй Надежды (мыса Бурь), пробуждает в этих мореходах страх и неуверенность: не чересчур ли далеко отважились они проникнуть? Но португальцы не поворачивают вспять. «Лузиады» вмещают в себе самую суть португальских свершений в конце XV и на протяжении XVI в.: вытащить Запад за пределы «тесных средиземноморских горизонтов» и, по словам оксфордского ученого Мориса Боуры, открыть ему «вид, охватывавший половину земного шара» [41].

Камоэнс – первый великий мастер европейской литературы, который пересек экватор, увидел тропики и побывал далеко на востоке. На «путях, которых не знают карты», его спасали от гибели «среди волн капризных и коварных» только «хрупкие шпангоуты» [42]. Насыщенные подробностями, красочные описания Индийского океана, оказывающего страшное воздействие на людей, свидетельствуют: Камоэнс хорошо знал, о чем писал.

Грозой нам доводилось любоваться
И видеть молний яркое свеченье,
Которое полнеба зажигало
И в мрачном море вскоре исчезало [43].

Очень живо Камоэнс воспел и Восток – побережья Индийского океана, которые поэт зовет «индийскими краями». Он пишет о мозамбикских парусах, сделанных из пальмовых листьев; о туземцах, которые ходят с голой грудью и носят кинжалы; о лиловых кафтанах жителей Малинди, о позолоченных воротниках и бархатных туфлях тамошнего повелителя. Затем заходит речь о Дофаре, «источнике наших чудеснейших храмовых благовоний». Потом об острове Бахрейн в Персидском заливе, где «…океанское ложе / Усеяно перлами, подобными лучам утренней зари». Камоэнс повествует о «просторных шатрах» и «ласковых рощах» близ индийского дворца, об ароматном бетеле, о черном и жгучем красном перце, об имбире, и о драгоценных камнях, и о «чудовищных индийских божествах, крикливо раскрашенных и многоруких». Он описывает подводные травы у Мальдивских островов, сандаловые деревья Тимора и жителей Бирмы, «препоясывающих чресла свои поясками с бубенчиками» [44]. Поскольку поэт проделал тот же путь, что и Васко да Гама, эпическое повествование изобилует достоверными подробностями. Описание пира в Калькуттском дворце приводит на память описания ацтекской Мексики, сделанное Берналем Диасом дель Кастильо, летописцем экспедиции, которую возглавлял Кортес.