Мусульманская Русь: Восток

— Цитата какая-то? Знакомо звучит. — Ян швырнул окурок в окно на землю. — Думаете, не понимаю? Пустят вперед застрельщиками чужаков, мы порядок наведем, а нас самих за шиворот и на виселицу. Нарушение законности… А выбор-то у меня имеется? Нет, — сказал убежденно. — Была бы Польша — можно было бы за независимость побороться. А вы кушайте друг друга с маслом или без. Так нет ее. И идти мне некуда. Сибири нам не оторвать никогда. Хазаки слишком хорошо живут. Они разные бывают, бедные тоже, но в массе прекрасно устроились. Земли хоть задом ешь, стада, шахты. Уголь, железо, даже нефть в Дацине нашли. Пока правительство признает их привилегии, никогда не двинутся. Всех недовольных на деревьях в момент перевешают. Разве что нас совместно насильно погонят в мечети. О, тогда мы в одном строю кровавую баню устроим. Победить не сможем, массой задавят, но крови будет по колено. Никому мало не покажется. Наверху это прекрасно понимают. И поэтому самое лучшее, что нам триумвират генералов предложил, — это равные права для всех, без различия национальности и религии. Я — за! И сделаю для этого все возможное. И буду вешать любых сепаратистов, бандитов и мятежников. А там уж как сложится. Надеюсь, ваш Аллах с моим Иисусом договорятся. Не для себя, для всех стараюсь.

Он полез в карман за очередной сигаретой и остановился, не вытащив.

— Ладно, пора мне снова на базар, спорщиков разводить. Освобожусь — обязательно зайду. Возьмете у пострадавших заявления, что именно этот Мяги пропил. И объясните: если я обнаружу в списке золотой слиток или серебряный портсигар с парсуной Кагана в брильянтах, я этим жалобщикам лично бумагу в глотку засуну. Чтобы не врали! Вы все-таки почти военный, построже с ними!

Он повернулся и толкнул дверь.

— Я не могу согласиться, — обрадованно завизжал Цирин при виде его. Сразу видно, соскучился. — Это немыслимо!

До утра теперь точно не закончим, а он и сам не прочь пожрать. Попросить, что ли, принести? Нельзя. Тогда и все захотят, а с сытым желудком торопиться некуда.

— Что именно? — спросил, мысленно прося у Бога терпения.

— И что мне с тобой делать? — риторически поинтересовался Ян.

Парень по виду не старше его самого, с большим фиолетовым украшением под глазом и разорванной в двух местах гимнастерке со следами крови, шумно вздохнул и переступил с ноги на ногу. Очень смахивает на поведение лошади. Разве у той не бывает столь замечательного фингала.

— Я тебе не пастор и грехи отпускать не имею права. Да и не хочу. Триста двадцать два дирхема за тебя отдал пострадавшим.

Прозвучал очередной тяжкий вздох.

— А деньги на дороге не валяются. Сколько понадобится, чтобы вернуть при твоем жалованье? Года четыре, если ничего не тратить. Так что привыкай, приказы о демобилизации для тебя не писаны. Пока не отработаешь, даже не надейся уйти. Я специально прослежу.

— У папаши лавка есть, может, напишу? — с надеждой спросил Мяги. — Столько не сможет, но хоть немного.

— Большая?

— Нет, обычная деревенская. Много ли людям надо?

— А ты там торговал?

— Я все больше закупками занимался. Там купить, здесь достать. — Он старательно вытер нос рукавом и жалобно заморгал белесыми ресницами. — Ассортимент, — с гордостью сказал ученое слово, — необходимый крестьянам, невелик и несложен. Важнейшее дело вовремя сообразить. Опыт — великое дело! Предложить то, о чем они еще сами не догадываются, как важно.

— Значит, не надурят, — заинтересовался Ян, — разбираешься. Телятину от баранины и рожь от пшеницы отличишь?

— Конечно, — удивился тот. — Это ж у городских булки на деревьях растут. Мы понимаем. Где достать задешево и качественно, хорошо соображали. Но продукты — меньше. Вещи. Приходилось и еду, но нечасто. Это уж когда неурожай. Все больше чего не выращивают поблизости. Чай, сахар, перец. С едой в деревне проблем никогда особых не было. Обычное дело. Любой способен, да не каждый возьмется. Прогореть враз — запросто. Испокон веков не город в деревню идет, а деревня в город за товарами. У энтих-то объемы огромадные, им невыгодно. А нам и дирхем в хозяйстве пригодится.

— С чего запил-то?

— Да Маришка замуж вышла, — отводя глаза, сознался Мяги, мигом растеряв энтузиазм. — За чужака. Уехала. Сам знаю — виноват, душа горела. Надеялся, а оно вон как. А как я столько мог пропить, и сам не понимаю. Виноват.

— Сам, или дружки помогли. Ты же не один водку жрал. До войны ведро водки семь дирхемов стоило. Ну в два раза дороже сегодня. А ты на две с половиной сотни за три дня расстарался. Умелец.

— Не один.

Опять тяжкий вздох.

— Значит, так… Лично для тебя объявляется сухой закон. Рядом могут напиваться — тебе запрещено. Наливать будут — скажешь, ранение в живот. Врачи запретили.

— Это аппендицит. Спасибо врачам, вытащили, хоть и… — Он вздрогнул и заткнулся. Слово «мусульмане» осталось непроизнесенным.

— А мне плевать, откуда шрам взялся. Запрещено пить. Хорошо усвоил? Попадешься на любой дозе — я лейтенанта Гусева попрошу. Он тебе всю печенку отобьет с превеликим удовольствием.