Мусульманский батальон

А это пули прошивают навылет, и от бетона рикошетом тело подбрасывают. Только повернулся в другую сторону — мимо афганец-офицер с пистолетом в руке бежит. Я и его свалил из автомата. Пистолет подобрал, зачем-то Бояринову показываю. А он мне: «Ну, давай, бери, первый твой трофей». Это были его последние слова, обращенные ко мне; наверное, потому и врезались в память. Мои солдаты-пулеметчики как увидели, что кагэбэшники пошли в атаку, тут же рванули за ними следом! Забыли начисто о своей задаче — такой был порыв…

Если бы Амин в тот момент через окошко выпрыгнул — запросто бы ушел! (Потому и попытался Шарипов — один из отвечающих за голову Амина — остановить своих солдат.) Я за бойцами следом — или вернуть к своей непосредственной задаче, или вместе с ними продолжить. Мысленно остановился на втором — завершающий аккорд должен прозвучать внутри. А снаружи, перед дворцом, уже достаточно набежало нашего народа; бойцы Турсунбаева подоспели, совместными стараниями и внешнюю охрану подавили — затихли, притаились, или перебили их всех, кто рьяность в верности Амину проявил и усердствовал на виду.

Возле самого здания меня вдруг как шарахнуло, как долбануло, как обожгло, и — кинуло оземь. Ощущение — точно из левого бедра, из вспоротой плоти, пружиной поднимается долго-долго продолжающийся, нескончаемый и неунимающийся лютой болью взрыв. Как смог, добрался до входа. Слабость, головокружение предательское. Стыдно стало — не убит же, черт возьми! Думаю, посмотреть надо, что там у меня, только не вздрагивать, рану вскрывая. Брызнувшая воронкой кровь, сбежавшая пенкой, не успев впитаться в ткань, покрылась пузырчатой твердой пленкой. Следовало обработать рану. Потянул ухватисто, духу набравшись: боль свирепая наклонила, припечатала, скрежетом зубным оповестил соседей — дескать, буек еще, хотя уже весь из себя — и в кураже. А полое, понятно, не пустует: чувствую — клейкое полилось и жжет. Как будто душу сдернули с кожей! Вот и полезла в голову скверна всякая. Не красный тюльпан всплыл в памяти. (Красный тюльпан — мучительный вид казни, которым душманы подвергали пленных советских солдат в годы советско-афганской войны. Жертву, предварительно накачав наркотиками, подвешивали за руки. Затем подрезали кожу под мышками вокруг тела и заворачивали ее до пояса. После того как действие наркотика проходило, жертва или сходила с ума, или умирала от боли — Э. Б.)

Кое-как я к своей, родной БМП доковылял. Вколол себе промедол из аптечки. Чувствую, надо еще. Подзываю солдата — Джумаева, он возле меня уже несколько минут кругами ходил. Не решался ближе подойти, я ему уже выговаривал:

— Джумашка, ты чего вертишься тут — залегай, бди, огонь веди, в войну играй.

— Э-э-э, товарищ старший лейтенант, Джумашка всех отпугнул, чисто-чисто сделал возле своего командира, охранять буду тебя.

Он у меня вместо ординарца был. По-русски говорил неважнецки, и его обращение ко мне на «ты» я ему спускал. Сделал ему пару раз замечание, он ответил — хорошо; а с утра все сначала. Махнул рукой на эту херню из устава «мирной жизни» и благодарил случай, что Джумаев ко мне прибился — чудо был боец, очень честный и добрый парень.

— Давай, — говорю, — соколик, бегом за аптечкой, в любой машине бери.

Его перед самой отправкой особый отдел потребовал оставить в Союзе — отец когда-то, еще до рождения Джумаева, был осужден. А солдат «зайцем» в самолет забрался и прилетел вместе с нами в Баграм. Не отправлять же его обратно! «Особист» мне наказал, чтобы глаз не спускал с Джумаева. А повынюхивал, и сам пришел к выводу — прекрасный человек Джумашка. Не опасен. Сноровист и толков. Словом, воин что надо.

Так вот, он убежал за промедолом и словно пропал — нет и нет. Вижу, из долины мчат мои БМП. Свет фар то вниз припадет, то по небу вспышкой-молнией ударит. А оно уже всасывает в себя клубы дыма пожаров, по которым мечутся лучи двух машин и беспорядочное множество трассеров. Понимаю, что это мои заместители — Бахадыр Эгамбердыев и Рашид Абдуллаев — на подходе. Довозят двумя машинами подкрепление.

А тут мне опять кричат:

— Прекрати огонь по второму этажу! Там никуда зайти невозможно.

Я на передаче — бубню и бубню: «Прекратить огонь, прекратить огонь…», и не уверен, что меня слышат — приема нет. Долго Джумаева не было. Прибегает с промедолом. Я ему:

— Ты куда пропал?

И словно услышал меня Василий — все «Шилки» умолкли одновременно.

А Джумаев рассказывает: добежал он до борта «ноль тридцать шестого» и увидел, что неподалеку залег пулеметчик Хезретов и в одиночку сдерживает афганцев, которые, опомнившись, поперли снизу из караулки к дворцу. Ему пулей челюсть нижнюю своротило, кровища хлещет, а он — стреляет! Мужественный парень!

Джумаев метнулся в БМП, из чьего-то вещмешка полотенце вытащил, Хезретову челюсть кое-как подвязал — и только тогда ко мне.