Мусульманский батальон

Лихо подкатили заместители — завизжали БМП тормозами, крутануло первую машину на месте, мордахи механиков-водителей торчат из люков — перли по-походному, такие-сякие, будто перед девицами напоказ себя выставляли. Спешились мои ребята, и я им рукой в сторону входа показываю. Понятливые — дружно пошли, и — напролом. Вслед успеха пожелал. Честно, переживал за каждого, разве что не перекрестил их.

Бой перед дворцом и вокруг него начал стихать. Но внутри продолжало быть жарко, и летала под сводами недобрая бабка с косой, жизнь унося, мучая и калеча. Она, неподкупная бестия, прибирала и прибирала: и старого, и малого, и христианина, и иудея, и исламиста, и атеиста… Мне не хотелось туда, но я пошел — пошкандыбал. Ничуть не пересиливая себя, не молясь, не крестясь, не заклиная. Пошел в ясном сознании, что так надо, с какой-то даже веселой беззаботностью — как обреченный, идущий на эшафот, или простерший руку нищий бродяга…

3

Первые раненые перевязывали себя и обреченно размышляли о бренности бытия, а новые бойцы — потенциальные жертвы или счастливцы, которых сбережет судьбина, — исходили и исходили к этому запаленному дому, повинуясь приказу. Пригибались и сутулились в неуемном желании если не раствориться невидимками, то стать чуть поменьше размера ростовой мишени, и не быть столь уязвимыми от всякой этой дряни: пуль и осколков. Все группы КГБ и бойцы отдельного отряда ГРУ смешались, и каждый уже действовал по своему усмотрению. Никакой единой команды не было и быть не могло, — их благословили, нравоучительно и высокопарно, и запустили, указав маршальским жезлом направление, беспокоясь лишь об одном — достижении ими, своими солдатами, цели. И нисколько не заботясь, какими средствами она будет завоевана, кто падет, кто прихромает, кто останется лежать до поры — пока импровизированная похоронная команда того же «дяди Жоры» не соберет их тленные останки и не уложит штабелем в грузовике.

Им всем, благополучно пробившимся сквозь разрывы, рикошеты, визг и мат, хотелось добежать до стен дворца и укрыться. Не спрятать себя, а именно укрыться на какие-то доли секунды, перевести дыхание и, не размышляя, не думая, не задумываясь, уйти дальше от защиты, добровольно сближаясь с погибельным.

Плотность огня у дворца была столь велика, что в первые две минуты из 22 бойцов группы «Гром» 13 оказались ранеными и трое убиты. Многих спецназовцев спасло только то, что все они были в бронежилетах. На всех боевых машинах триплексы были разбиты, а фальшборты и волноотражательные щитки пробиты на каждом квадратном сантиметре, то есть имели — как описывали «словолюбящие варяги» той ночи — вид дуршлага. Такое сито на боках машин и выскобленная добела стальными градинами краска на броне сверху, само собой разумеется, никак не могли прибавить наступательного задора, и хорошо, что все это рассеянное по машинам и людям зло заприметили после боя, и оно уже никак не способно было оказать воздействие на морально-психологическую настроенность бойцов. Они попали под «технологию дуршлага» и чудесным образом возвратились в отчий дом. Но годы понадобились, чтобы совладать с чувствами, справиться с психическими травмами и набраться духу и смелости особого рода — не окопного свойства, а кабинетного — и сказать правдивое слово.

Герой Советского Союза Виктор Карпухин, отмеченный высокой наградой за штурм дворца, вспоминал в середине девяностого: «Должен признаться, у нас не было должной психологической устойчивости. Да и откуда ей взяться? Наверное, воевать можно научиться только на войне, как бы это жестоко ни звучало. А мы привыкли видеть войну только в кино, „по-киношному“ она и воспринималась. Но все пришлось увидеть наяву. Вот падает твой товарищ, взрывом ему отрывает руку, ногу; вот ранен сам, а надо действовать, расслабиться нельзя ни на секунду. Убьют».