Мусульманский батальон

Когда они ворвались на второй этаж, сопротивление возросло до предела. Куда ни кинься — повсюду роковой исход: строчат и «лимонками» зашибить норовят. В дыму мелькали какие-то фигуры, свои или чужие — не разберешь. Крики, стоны, женский визг, плач детей. Паленым потянуло, горелым — на этаже занимался пожар. Кто-то снизу истошно гаркает, да так громогласно, раскатисто: «Блин, они документы жгут! Не дать, мужики, не дать им уничтожить свидетельства!»

И такая чушь присутствовала. Получалось — лети под огнем, подставляй себя и солдат под пули ради какой-то бумажки, даже если она интересует КГБ.

Особист Байхамбаев, хотя первым из отряда ГРУ влетел во дворец, опасался попасть к шапочному разбору, потому торопился со своими нукерами совершать что-то значимое, преисполненное высокого смысла, героическое, и был не на шутку раздосадован, когда, обработав крыло первого этажа, навострился на верхние палаты и уже ринулся туда с бойцами, а тут прискакал какой-то разгильдяй и решительно преградил им путь:

— Братцы, выручайте, надо движки рвануть!

Хотел Махамоджон послать его куда подальше, да сдержался — кровь заприметил у парня на лице, и вроде глаз выбит — или показалось. Знать, планида такая — на подхвате быть, на стреме стоять и посвистом предупреждать о нависшей угрозе.

— Говори, что нам делать.

— Айда за мной. Колей меня зови.

Во дворце везде горел свет. Все попытки Николая Швачко, раненного еще в самом начале операции, и группы «шариповцев» отключить электроэнергию закончились безрезультатно. В глубине здания, возможно, в подвале, работали генераторы, но их некогда было искать, ведь главная цель — диктатор Амин. А чтобы хоть как-то укрыться от пуль и прицельного огня защитников, бойцы, не злобясь и хорошенько приложившись, расстреливали хрустальные люстры и причудливые светильники. И ликовали меткому попаданию, когда разбитый пулей старинный венецианский или богемский хрусталь вспыхивал бриллиантовым снопом миллионов искрящихся брызг и осеивал пространство волшебными феерическими крошками и тугой пыльцой всех цветов радуги. К концу штурма из «световой отрады» почти ничего не осталось — лишь в нескольких местах тускло ныли желтые огоньки, обрамленные поднимающимся с пола дымом, чадом, гарью, а оттого мир вокруг был подслеповатым, нереальным, невзаправдашним, и люди, бродившие и слонявшиеся в нем, походили на пришельцев с планет неведомых, зависших во всегдашнем миллиардолетнем движении — намного дальше Марса и Альфа Центавра.

Закончив тщетные поиски «тутошней электростанции», Байхамбаев повел своих наверх, где было гулко и тряско, где все ухало и бухало. «Отголоски» долетали и до первого этажа: нет-нет да и завизжат взбесившиеся пули под ногами, зачиркают неуютно по глянцу мраморного покрова, разбросают осколки камня вокруг, обезобразят творенье рук человеческих. А то и шмякнется с характерным звуком литого металла об камень пола залетная граната, и лопнет трехмерная сфера, и больно ударит по перепонкам волна накатная, растворится «лимонка» в кусках и кусочках, в обломках и фрагментах…

«Нам таки удалось прорваться на второй этаж. Столкнулись с двумя „комитетчиками“. Что я — Байхамбаев, они не знали, бросили коротко: „Прикрой, командир“, и шумно сорвались с места. И вместе с ними — Сашей Карелиным и Нуриком Курбановым — мы стали упорно подвигаться, метр за метром, от одного укрытия к другому, прокладывая путь, дергаясь и шевелясь, приседая, кувыркаясь, выпростовываясь и складываясь вдвое. Занятые жутким монотонным однообразием, невольно уподобленные механическому роботу: открывали двери, бросали гранату и давали автоматную очередь. Открывали двери, бросали, стреляли. И опять выламывали, и снова бросали… Дядька там один был, коренастый такой, здоровяк, лицо литое, взгляд тяжелый, непроницаемые глаза, в которых все постно, — он и говорит мне: „Тебе туда не надо, и людей своих попридержи — незачем им все это… видеть и знать“. Со временем понял, что спутник тот был — Сергей Голов…»