Мусульманский батальон

Удлинялись тени эвкалиптов, посаженных когда-то давно нашим соотечественником Хохловым, русским дипломатом. Этот удивительный человек стоял у истоков нашей дружбы с афганцами. И деревья высадил, чтобы с «другом и братом» мусульманином, укрывшись в тени их крон, насладиться за пиалой душистого чая витиеватой беседой о поэзии Востока и происках англичан… Столетия смешали и нравы, и обычаи, и традиции. Нас принуждали являться в дома в запредельных просторах, срывать запоры и врываться без спроса. И те, кто приходил, и те, кто повелевал идти, не знали традиций народов и тонкой вязи трепетной строфы Востока, так никогда и не поняв, для чего деревья тянутся к солнцу и вырастают большими.

Русский посланник пришел в чужеземный край и высадил рощу. Не для того, чтобы под росными кипами пили водку советские солдаты и видели в огромных, неохватных стволах их лишь одну отраду — надежную защиту от пуль… Убежище войны…

3

«Амина вытаскивал из-под бара и заворачивал в штору замполит моей роты лейтенант Абдуллаев Рашид Игамбердыевич. А отвозили и хоронили они уже с капитаном Сатаровым Анваром Саттаровичем — заместителем командира отряда по политической части, — напишет мне Володя Шарипов. И добавит, с хорошим привкусом иронии, веселя душу: — Так уважительно, по имени и отчеству, по званию и должности, называю офицеров, ибо… Такие вещи доверяют только замполитам».

Рашид Абдуллаев рассказывал без сарказма и, признаюсь, подкупил меня своей зрелостью и прекрасной душой. В Ташкенте, в гостинице «Узбекистан», в искусственном декоративном саду цвел настоящий миндаль. На весеннем сквозняке полоскался в ласке тепла тюль на окнах. Слушаю за зеленым кок-чаем Рашида и уже ненавижу шторы.

«Под конец всего, когда мне поручили это мерзкое и противное для меня дело, я увидел лежащую на полу женщину — оказалось, как сказал афганский военврач, жена министра культуры Шенафи. Смерть никак не повлияла на поразительную красоту женщины, и тем свирепее была боль при виде проступившей яркой крови на ее бирюзовом платье, даже бриллиантовое колье было испачкано загустевающими прямо на глазах следами крови. Тут же, рядом, лежал распростершись старший сын Амина. Чуть поодаль от него — еще одна недвижная фигура. Присмотрелся — женщина. А чуть поодаль — еще и еще разметанные тела.

А чуть сбоку, касаясь изможденного тела отца сжатым кулачком, подобрав под себя голенастую, с вострой коленкой ножку, заснул вечным сном маленький мальчуган, милая пташка, которая уже никогда больше своим щебетом не возвестит утреннюю побудку домочадцам. Его уткнули лицом в пол, будто специально размазали по полу, нисколько не беспокоясь о бесчувственном тельце. Наверное, он, сын, мешал убивать отца, и его грубо отбросили от вожделенного тела. А может, изначально, торопясь и суетясь, в упор гвоздили по всем бездыханным, и еще раз убили малыша на груди отца, а потом только отстранили, давая доступ к трупу лидера и его опознанию.

Амин лежал тут же, обращенный лицом вверх, с незакрытыми, еще увлажненными глазами. Возлежал в окружении нескольких гвардейцев, своих мертвых детей, двух плачущих раненых дочерей и жены — откричавшей свое в первые минуты потрясения и горя и сейчас слепо смотрящей перед собой в пустоту. Она никого не замечала, ни на что не реагировала, только встрепенулась и пронзительно вскрикнула, когда мы с солдатами собрались забирать тело Амина. Она увидела то, что ей, уверен, не следовало видеть. Я и мой солдат (рядовой Эшанкулов. — Э. Б.) взяли труп за руки и попытались его подтащить. При этом левая рука, за которую взялся я, оторвалась. Плечо было просто разворочено. Мне запомнились золотые часы „Сейко“ на оторванной руке. Один из офицеров КГБ предложил мне взять часы себе на память в качестве трофея, но я отказался. Руку я бросил на тело, стараясь сделать так, чтобы этого не видели жена и дочери. Мы сняли одну из штор с окна — она была достаточно длинной, метров шесть, — и завернули в нее Амина. Я приказал солдатам (один из них рядовой Останов. — Э. Б.) сорвать еще шторы с окон и завернуть каждого из сыновей, которых мне указали двое из групп КГБ.

Я смотрел на мертвых без удовлетворенного чувства победителя, и мне казалось, что это мы источаем трупный запах…