Мусульманский Ренессанс

Повсюду рассеяны были и эрратические глыбы спекулятивных учений гностиков, например учение о первом творении и о слове творца (Logos demiurges)[1452]. В IV/X в. «лишь немногие занимались предопределением и грехом, основной считалась проблема единства Аллаха и его атрибутов»[1453]. Это расширение области исследования произошло, пожалуй, не без влияния греческой философии, которая в III/IX в. уже была стимулирующим ферментом но следует все же отметить, что определенное влияние она оказывала только на верхний слой мутакаллимун <богословов>, например на ан-Наззама и ал-Джахиза[1454], не обошлось также и без влияния христианского богословия, которое на протяжении всего этого времени занималось очищением концепции божественного[1455]. Му‘тазилиты сделали последний вопрос центральной темой дискуссии и этим превратили его не только в основную догму сегодняшней мусульманской теологии, но и придали арабской философии то своеобразное направление, которое своими умозрительными исследованиями о существе и атрибутах, бога оказало влияние на учение Спинозы, а через него — и на нас. «Му‘тазилиты изобрели термин „атрибуты“ (сифат)»,— говорит Ибн Хазм; более раннее обозначение гласило — «описания» (ну‘ут)[1456]. Ал-Мукаддаси считал[1457], что характерными для му‘тазилитов являются мелочность, знание, бесчестность и страсть к иронии. То, что этот толк считался особо склонным к полемике[1458], объяснялось всей их системой, целиком базирующейся на диалектике[1459]. «Му‘тазилиты говорят: Когда спорят ученые, то правы обе стороны»[1460]. Но, несмотря на это, они были так сплочены, что в IV в. бытовала поговорка: «Держатся друг друга, как му‘тазилиты»[1461]. Эти схоласты вовлекали в орбиту своих умозрительных исследований все что угодно — «они хотели все знать»[1462]. Так называемые философы пренебрежительно взирали на них с высоты своего величия, примерно как «психолог эмпирик на метафизика»[1463]. А вместе с тем эти философы были куда более ограниченными людьми и подозревали схоластов в нечестивом образе мыслей, даже и в совершенном скепсисе[1464]. Если же принять во внимание, что эти схоласты отрицали не только всякое волшебство и астрологию, но и чудесные деяния святых, то, несмотря на их теологические мудрствования, их все же можно рассматривать как просветителей.

«Три великих схоласта были в мире; ал-Джахиз, ‘Али ибн ‘Убайда ал-Лутфи и Абу Зайд ал-Балхи»[1465]. Из них два — первый и третий (второй мне неизвестен) — являются свободными мыслителями ценнейшего типа. «У одного больше красноречия, чем содержания, а у другого и того и другого поровну»[1466].

Ал-Джахиз — Вольтер, а ал-Балхи (ум. 322/933, в возрасте свыше 80 лет), более вдумчивый и более солидный,— Александр Гумбольдт (1769—1859) этой школы. Кроме философии он занимался астрономией, медициной, географией, естествознанием, писал сочинение о Коране, в котором принимал во внимание лишь истинные значения слов, без всяких спекулятивных умозаключений. Его книга об аллегориях стоила ему почетного жалованья одного карматского вельможи, а сочинение о жертвоприношениях и заклании жертвенных животных принесло ему прозвище «дуалист»[1467].

Как воспринимали ал-Джахиза его противники, находим мы у Ибн Кутайбы: «Из всех схоластов ал-Джахиз сильнее всех в умении сделать малое великим, а великое малым; он может привести обо всем также и противоположное: то он доказывает преимущество черных перед белыми, то сражается против ши‘и, защищая партию ‘Османа, то против сторонников ‘Османа и суннитов на стороне ши‘и, то превозносит ‘Али, то принижает его; а потом пишет книгу, в которой приводит доводы, выдвигаемые христианами против мусульман, а когда доходит до того места, где должен был бы их опровергнуть, вдруг перестает приводить доказательства, так что создается впечатление, будто он хотел всего лишь натолкнуть мусульман на то, чего они не знают, а слабых в вере — довести до сомнений. В своих трудах он пускается в шутки и балагурит, чтобы снискать расположение молодежи и пьяниц. Он издевается над хадисами, что, впрочем, известно всем ученым, когда он рассказывает о печени кита (который несет на себе землю), о роге дьявола или же когда сообщает, что черный камень был-де когда-то белым, но язычники сделали его черным, и верующие должны были бы сделать его белым, если бы они верили. В том же тоне упоминает он о свитке, на котором было начертано откровение о кормлении грудью, что лежал под кроватью ‘Айши и который сжевала овца, и о других преданиях христиан и иудеев, как, например, о том, что петух и ворон вместе пили, что удод похоронил свою мать в собственной голове; издевается он и рассказывая историю о похвале лягушке, об ожерелье голубки и т.п.»[1468]. И много еще говорили о нем такого, что каждого мусульманина повергало в ужас.