Мутабор

Через час я уже был около главного корпуса. И здесь – о, насмешка судьбы! – опять наткнулся на памятник кошке. Разъевшая бронзовые лоснящиеся на солнце бока, она пригрелась на своем постаменте.

«Интересно, – думал я, стоя в тени арки, – кошкам в Питере ставят памятники, потому что они стоят на границах черных дыр?»

А черные дыры в этом городе на каждом шагу – стоит зайти в любой подъезд или двор-колодец, стоит стать чересчур восприимчивым к знакам и символам.

Кошки служат верно, нет, даже не людям, а своим богам. И великие люди, следуя своему предназначению, тоже служат богу. А вот маленький человек, что из последних сил бьется и барахтается, словно котенок, брошенный в воду бесконечных каналов и колодцев этого города, – как быть с ним? Может, и в память о нем стоит открыть мемориальную табличку с надписью?

Мол, это памятная доска висит здесь в честь гастарбайтера-маляра, который, борясь с сырым климатом, штукатурил и красил серые подтеки, шпаклевал и грунтовал черные дыры обвалившейся штукатурки и побелки этого шедевра архитектуры. Но нет, куда там! Бригадир объяснил нам, что «гастарбайтер» – это от немецкого слова «остербайтер», означающего «вывезенные из Восточной Европы для работ».

Когда-то русские были дешевой рабочей силой у немцев. А теперь они так презрительно называют нас!

«Допустим, мама Кэт, – размышлял я, – сказала ей, что я не Грегор Стюарт. Но как она узнала мое имя? А может, Катя, пока я варил кофе на общей кухне или курил на общем балконе, в общем, пока меня не было в комнате, заглянула в мой кашеварский паспорт или в миграционную карту?»

8

Простояв до позднего вечера во дворе института, я дождался того, что на меня стал коситься закрывающий двери архаровец-охранник. Все занятия закончились, а Катя так и не объявилась. Ничего не оставалось, как снова идти в центр. На этот раз я двинулся по мосту лейтенанта Шмидта.

Зажженные фонари отражались в Неве. У «Новой Голландии», передвигаясь с помощью ригеля и ковша, словно краб, к воде осторожно спускался экскаватор. Еще немного, и он начнет выгребать со дна Крюкова канала пузатую мелочь.

При медленном течении на дно оседают не только ил и мусор, но и утопленные котята. С моста Поцелуев в воду летят серебристые монеты, осколки сумерек и прозрачные слезы нежности.

Вытянутые тощие дрожащие руки бледных каналов исправно собирают свою дань-милостыню с сердобольных туристов.

А рядом режущий землекоп вгрызается в грязь и грунт. Экскаваторные «грабли» вырывают с корнем заросли водорослей. Ковш-насос высасывает и по трубам отправляет на свалку размякшую глину.

В каменном городе нет места живому. Только растяжки рекламы колышутся на ветру. Люди ткут и развешивают эти ткани, подражая паукам, а монолитные дома вьют, подражая осам.

Чуть дальше, у старого сквера, громыхая, будто слон, своими молотообразными ногами, сваебойная мостовая установка вбивает железобетонные гвозди. От ее ударов подо мной дрожит земля. Кажется, дизель-молот колотит со всей дури по моей несчастной голове, все больше и больше углубляя восприятие окружающего и расширяя русло подсознания.

Я вновь думаю о старухе из тошнотворной квартиры. Ищет ли она со своей близорукостью котят на дне каналов? А может, и нет никаких котят, а есть только тени-кошки помутневшего сознания? Морщины, шрамы, рубцы и комплекс вины оттого, что они с родными съели кошку, которая прикрывала черную дыру во время холодной и голодной блокадной зимы. И посыпались на них несчастья, как пощечины.

Теперь старуха олицетворяет для меня этот голодный город. Но вот у Исакия я вижу девушку в наморднике. Ее на поводке ведут друзья, требуя подать «социальному животному». Девушка просит милостыню с помощью плаката, который несет в руках.

Что это? Перформанс? Высокое искусство? Способ привлечь к своей персоне больше внимания? Я останавливаюсь и долго смотрю вслед удаляющейся процессии.

Глава 2 Зиндан теневого мира

1

Как бы ни был камерно тесен и мрачен зал «Раки» у подножия цитадели, но исправительный зиндан для убийц и воров Кашевара был гораздо мрачнее и теснее. В полной темноте Омар попытался пошевелить конечностями, но тщетно. Его рот и превратившиеся в отбивную котлету мышцы лица с трудом двигались на воспаленной от побоев сковороде черепа. Еле-еле открыв глаза, Омар понял, что смотрит на мир через мясистую гематому. В камере стояла жуткая духота. Голова раскалывалась, в горле пересохло, а нос от сухости разрывался на поры. Хотя где-то рядом был источник воды. «Кап-кап», – это за столом звонко кидали игральные кости сокамерники Омара.

Температура приближалась к тридцати восьми градусам. Или, возможно, к тридцати восьми приближалась температура собственного тела Омара. Учитывая, что его незакаленный, неподготовленный организм долгое время провел на холодной земле, болезнь рано или поздно должна была нагрянуть. А если сюда прибавить напичканную бактериями воду в озере, которую Омару приходилось пить!..