Мутанты

Однако телохранитель винтовку не отдал, а, прикрывая батьку, исчез за дверью. Последним уходил Волков, заслоняя туловищем всех, и, озираясь, делал какие‑то знаки Оксане.

Когда дверь за ним закрылась, Сова в изнеможении повалилась на стул.

– Ведь упер винтовку, гад, – вымолвила, задыхаясь. – Разоружили!

– Да и наплевать, – отмахнулась Оксана. – Убрались, и ладно… Вот на столе что натворили!

Съесть и выпить много не смогли, но надкусать успели чуть ли не все блюда, а яичные оладьи и вовсе, кажется, под шумок уперли вместе с тарелкой!

– Как наплевать?! – Сова побежала на свою половину. – А опять придут, с чем врага встретим? С хлебом‑солью? У нас что тут, Франция? Или граница? Рубеж нашей родины или проходной двор? Не позволю!

И открыла люк подпола.
Оксана попыталась исправить нарушенный порядок на столе – заровняла салаты, убрала грязные тарелки, приборы, но, поставив новые из шкафа, осталась неудовлетворенной и села, подперев голову руками:

– Ох, доля моя, доля…

Потом налила себе рюмку горилки, выпила одним глотком и не поморщилась.
Тем часом из люка показалась голова Совы:

– Ну‑ка, помоги!

Вдвоем они кое‑как вытащили из подпола станковый пулемет, аккуратно замотанный тряпками, с которых еще сыпался легкий, пыльный грунт, и крутобокую макитру из‑под сметаны.

– Мое приданое, – с любовью и грустью сказала бабка. – Собирала, собирала, а все прахом…

– Как это – приданое?

Бабка заботливо отряхнула землю и принялась разматывать промасленные женские чулки – с бережностью, как если бы распеленывала ребенка.

– Так я в войну замуж собиралась, вот и копила. Винтовка тоже из приданого. Думала, сыновьям будущим сгодится. Или внуку… Да ведь Кур так и не взял меня.

– И меня, бабушка, не берут, – пожаловалась Оксана. – Тоже приданого целый сундук накопила…

– А этот, кобель заокеанский? – между делом спросила Сова. – Чего он там бормотал?

– Понравилась я ему. Комплименты вроде говорил…

– Вот агрессор, а? Все время у них наступательная политика!

– Мне так нравится…

– Кто это тебе нравится? Политика или «Максим»?

– Нет, американец… Симпатичный, между прочим. Даже обаятельный…

– Я тоже заметила. – Сова протерла казенную часть и открыла приемник. – Что он делал… И как на тебя глядел!

– Как?

Сова достала из макитры свернутую в рулон ленту с патронами, заправила в пулемет и передернула затвор.

– Да как? Известно! Одичали они там, что ли, в своих Соединенных Штатах? Муданты хреновы…

– Вроде, нормально смотрел, бабушка!

– Где там нормально? На тебя глядит, а переводчика по заднице гладит. А тот, стервец, в это время оладьи трескает.

– Не заметила…

Бабка, развернув пулемет в сторону дверей, оставила его возле отворенного люка, как возле окопа, – чтоб стрелять из укрытия, и набросила на него цветастую шаль.

– Глаз у тебя еще не навострен… А я затылком их вижу. Ей‑богу, кастрировала бы, чтоб породу не портили!

Только она закончила все приготовления, как в дверь постучали. Женщины переглянулись, и на лицах вмиг вызрела мука – неужели возвращаются?

Стук повторился, и в тот час послышался голос Курова:

– Отворяйте, вы чего там? В кургыттару вас!

Сова откинула задвижку – на пороге нарисовался распаренный, веселый и помолодевший дед. Однако на него и внимания не обратили, мало того, бабка отпихнула его и выглянула на улицу:

– Где Юрко?

– Как где? – отчего‑то ухмыльнулся тот. – На службу пошел!

– На какую еще службу?

– На шаманскую! У него ведь с потемками работа начинается. И до третьих петухов.

– Почто же ты его отпустил? – взвинтилась Сова. – Мы тут пластались, стол собирали. Чтоб встретить как полагается! А он отпустил!

– Насильно держать не имею права. – Куров сунул ей сверток с бельем. – Это велел тебе вернуть. За ненадобностью.

Сам взял плошку с малосольными огурцами и одним духом выпил весь рассол.

– Вы хоть попарились?

– Как же! И попарились мы вволю, и намылись… В ки‑риккитте ее мать! Лет двадцать скинул. Так что сегодня держись, бабка! Тыала хотун!

– Ой, болтун! – заворчала та. – Вот язык‑то без костей!

– Хоть немного‑то похорошел Юрко? – с надеждой спросила Оксана.

– Еще бы! Молодец стал красный! Увидишь, так не насмотришься.

– Язык‑то не вспомнил?

– Мы уже друг друга понимаем. Бабка развернула сверток:

– А это что?

– Он свое опять надел, – пояснил дед и потянулся за четвертью. – Ему положено в форме быть, когда камлает.

– Да ведь он же в лохмотьях! В дырявых шкурах!