Мутанты

Куров все это отметил, но выводы делать было рано: мутанты могли прибегать сюда на ночлег или, напротив, дневали, забравшись в какой-нибудь прохладный и сухой партизанский блиндаж. А что им ледяная водица, если только не с похмелья? Может, вообще не потеют, так редко пьют… Дед по логу вдоль всей заставы прошел, изредка посматривая в бинокль на крутой склон увала, и остановился там, где мутант показался ему в первый раз. Со слов Совы, и она тоже видела его примерно здесь. Выше по увалу зияла неглубокая яма от обвалившейся землянки, где была партизанская прачечная и где обученный в Москве диверсант Кур давал первые уроки взрывного дела юной Сове, так сказать, теорию. А в землянке печь стояла с вмазанным котлом, шайки с горячей водой, мокрое белье в корзинах — парно, душно и жарко, как в бане. Лиза в одной исподней рубахе, румяная с детонаторами возится, электрическую цепь собирает, пыхтит от старательности и того не замечает, что раздразнила аппетит Кура до крайности. Он терпел-терпел и не удержался. Сначала из разведочных соображений ущипнул за талию — вроде ничего, даже показалось, призывно вильнула и провода к взрывма-шинке прикручивает. Ну и обнял ее сзади, и руки сами попали в разрез на рубахе, а под нею два таких персика, что голова кругом. Зашептал что-то, и сам не помнит что, а Сова выскользнула, словно кусок мыла, и локтем ему прямо в глаз! Искры веером, равновесие не удержал и прямо в шайку с кипятком сел. Хорошо, тот уже подостыл, и брюки у Кура были солдатские, ватные, сразу не промокли, да и Лиза не растерялась — помогла ему парящие штаны спустить до колен, так что кожа не сильно обварилась, только покраснела.

С той поры он до окончания партизанских действий к Сове не притрагивался, даже когда на охоте за немецкими эшелонами они на пару по неделе в лесах ползали и спали, укрываясь одной плащ-палаткой. Но она ему всю жизнь напоминала, как в первый день теоретической подготовки сварила его всмятку. В свое время еще и переживала по этому поводу: мол, не из-за того ли я теперь зачать не могу?

Оказалось, не из-за того: просто ее строптивую женскую природу, как вулкан, возможно было пробудить только взрывом в шурфе на якутском золотом руднике…

Часа три Куров таился в логу напротив обрушенной прачечной и иногда от воспоминаний даже забывал, зачем сюда пришел. Хотя это было неплохо: если мутанты и впрямь чужие мысли читают, то сроду не догадаются, зачем сюда дед пришел, вернее, будут введены в заблуждение и как-то себя обнаружат. Когда же Степан Макарыч спохватывался, то поднимал бинокль с осветленными цейсовскими линзами и обшаривал взглядом увал второй заставы — безветрие и немота какая-то, ни одна веточка не шелохнется, даже птицы молчат и кузнечики, несмотря на вечереющее небо. И тоже при этом про мутантов думал мало и вскользь, потому как в голове опять завертелась прежняя дума — помириться с Совой, тем паче ему фамилию настоящую вернули, и теперь у бабки даже оснований нет насмехаться, как раньше, мол, был у меня супруг Куров, а ты какой-то Курвенко. Вдвоем-то утверждать Киевскую Русь куда сподручнее: два человека — уже ячейка общества. Все человечество с этого начиналось. Конечно, даже в этом случае будет трудно наладить отношения, характер у Елизаветы Тарасовны на почве политики сильно подпортился и стал, как якутская вяленая рыба, с сильным душком, а иногда так просто невыносимым, хоть нос зажимай.

Но это если нюхать со стороны; когда же есть начнешь, вроде ничего, даже вкусно…

Дед знал, кто бы их мог помирить, — Юрко, если бы

вдруг вернулся. Сыновей Куров уже давно перестал ждать,

поскольку те, считай, вросли в сахалинскую землю, словно

старые, смолевые пни. А внука ждал. И Сова ждала, видно,

тоже тайно надеялась — помирит. Горилки вон сколь нагнала,

наверное, к свадьбе, и такой крепкой — чистый спирт. Дед

сквозь землю почуял, подкоп сделал под старухину половину

и всего бутыль упер — в отместку за похищенные гранаты -

и попивает себе, до сих пор еще есть. А бабка даже не дога-

дывается

Когда солнце опустилось за дальний лес и на увал легла тень, дед осторожно стал подниматься наверх, попутно изучая следы. Моховой покров казался цельным, особенно внизу, но выше, и на нем было не разобрать следов, ибо когда-то разбитый снарядами склон был обезображен воронками, выброшенной взрывами землей, на которой теперь росла короткая щеточка кукушкиного льна, — наступишь, а он тут же распрямляется. Куров поднялся на гребень, прикрываясь сосенками, удалился в лес, так чтобы оставить обзор пошире, забрался на кучу брошенного вершинника и там затаился.