Мутные воды Меконга

Рыночные торговцы, которые и так работали сверхурочно, превзошли себя с заходом солнца. Обувщики начинали торговать колой, в аптеках появились самодельные рулетки, и весь город высыпал на улицы, чтобы веселиться. Рулетки с пронумерованными цветными ячейками кружились беспрерывно; люди делали ставки, проигрывали и выигрывали, швыряли монеты на стол и метали дротики. На каждом углу с шатких подмостков голосили начинающие певички; их расшитые блестками платья сверкали в ярком свете огней.

Я купила ломтик соленого ананаса и пошла к ближайшему игровому прилавку. Под опрокинутой корзинкой в центре стола сидел хомяк, которому явно до смерти надоело все происходящее. Предполагалось, что, когда корзинку приподнимут, оглушенный и ослепленный ярмарочными огнями хомяк захочет найти убежище в одном из двадцати пронумерованных домиков. Призы были разнообразные: от крошечных пакетиков с полдюжиной орешков до игрушек из шоколадного яйца. Несколько восторженных дамочек прижимали к груди пакеты, которые уже лопались по швам от подобных безделушек, а их рыцари с убийственно серьезным видом переходили от одного столика к другому, обменивая ветхие купюры на бесконечные дротики и лотерейные билеты.

После семидневной беготни новогоднее утро показалось необычайно тихим. Впервые я увидела, как вьетнамцы толпой высыпали на берег. На девочках были их лучшие платья в цветочек; они висли друг на друге, вышагивая по песку в нарядных туфельках на каблуках. Играли с прибоем в салки, гоняясь за отливом, как песчанки, до тех пор, пока волна не набирала силу. Тогда они убегали и снова бросались к кромке воды – спасать сандалии, утянутые песком.

У фонтанов собирались профессиональные фотографы; вскоре перед ними выстраивались длинные очереди из клиентов, которые позировали для ежегодного портрета с прямыми спинами и серьезными лицами.

Я целыми днями ходила по книжным магазинам в поиске легкого чтива на английском, чтобы вознаградить себя за несколько месяцев чтения нудных грамматических текстов и карманных словарей. Но не нашла ничего, кроме Джека Лондона во вьетнамском переводе. Неделю я жарилась с книжкой на пляже, и к моему словарному запасу, наполовину состоящему из названий мотозапчастей, добавились такие нужные слова, как «снежный занос», «ездовые собаки» и «сосулька». Оказалось, что западные книги и журналы якобы оказывают разлагающее воздействие на психику вьетнамцев и потому запрещены. Я смирилась с тем, что еще пару месяцев придется читать скукотищу, и вернулась к словарю – я остановилась на букве R.

Мне на помощь уже в который раз пришел неукротимый дух вьетнамского предпринимательства, на этот раз в виде старичка коротышки в большой шляпе с мягкими полями и с потрепанной сумкой в руках. Он медленно ковылял по пляжу.

У моего полотенца старичок задержался и отвесил элегантный поклон.

– Простите, – проговорил он с почти безупречным произношением, как у диктора «Голоса Америки», – не хотите ли купить книги? У меня есть, и на нескольких языках.

Забыв о правилах приличия, я чуть его не опрокинула – так мне хотелось добраться до содержимого его сумки. Даниэла Стил, Курт Воннегут, Кен Фоллет – там было все, включая довольно большой ассортимент романов на датском и немецком. Старичок целыми днями бродил по пляжу, покупал, продавал, обменивал и сам читал потрепанные книги в бумажных обложках, собранные у спекшихся на солнышке туристов. Он прошел через ад вместе с Данте, днями и ночами мучился от жажды с Сантьяго из «Старика и море» и надеялся, что однажды ему попадутся работы Оруэлла и он наконец поймет, кто эти таинственные Большой Брат и Дикарь, о которых все говорят.

После долгих уговоров он присел на краешек моего полотенца и поведал свою историю, словно сошедшую со страниц Диккенса.

Она начиналась со службы в южновьетнамской армии и, как ни печально, очень напоминала рассказ Тама. За годы, прошедшие с окончания войны, ему довелось поработать рисовальщиком афиш, торговцем воздушными шариками и мороженщиком.

– Эта работа нравилась больше всего, – сказал он, усмехнувшись. – Я ездил на велосипеде по городу и гудел в гудок. Дети всегда были мне рады.

Он взглянул в сторону города и улыбнулся, вспомнив о чем-то своем. Без злобы он признался, что со времен поражения Юга не было такой поденной работы, которую он бы ни перепробовал. Пятнадцать лет он тайком слушал «Голос Америки» и проносил в свою крошечную лачугу запрещенные американские книги. Когда правительство наконец ослабило запрет на контакты с иностранцами, тайное хобби превратилось в заработок. С тех пор он ходил по пляжу и радовался каждый раз, когда удавалось найти новую книгу.

Книги подарили ему больше, чем любовь к шекспировским сонетам. Его английский совершенствовался, в то время как остальные пытались забыть все, что связано с Западом. Он говорил на поэтичном языке, от которого пробирали мурашки, и выстраивал фразы не хуже некоторых из его любимых авторов. Я спросила, почему он не переехал в Сайгон и не устроился переводчиком в иностранную фирму – работа, о которой мечтали многие.