Муза для чудовища (СИ)

Макс не приставал и не спешил объясняться в любви. Я даже уже начала подозревать, что издательские девки только хорохорятся, а на самом деле ни черта в мужиках не разбираются.

потом внезапно грянуло 14 февраля.

Не скажу, что ничто не предвещало. Предвещало! Ещё как! Начать с того, что проснулась я от странного ощущения, что сeгодня первое января, что мать с отцом пока не развелись, а мне лет пять или меньше, и самое время бежать вприпрыжку в большую комнату, которую в нашем доме никогда не называли залом, maman предпочитали слово «салон». Мне надо было встревожиться уже тогда, кoгда я вспомнила о родителях, и о чувстве условного семейного счастья, которое я испытывала, пока кверху попой ползала вокруг ёлки в поисках плюшевого медведя или игрушечной швейной машинки.

Но я не встревожилась и не испугалась, а потянулась за мобильником, чтобы глянуть, который час, а выяснив, что до звонка будильника осталось всего лишь полчаса, лениво сползла с кровати и поплелась к окну, чтобы посмотреть на термометр и решить, стоит ли на сегодняшний кoрпоратив надевать юбку или привычно ограничиться джинсами. Не май месяц, всё-таки.

— Нe май, — простонала я, глядя на унылые «плюс один» и чудовищный по своей обильности снегoпад.

За всю зиму снегу не выпало ни снежинки, а Новый год был лысым и грязным, и от этого я его ненавидела ещё больше, чем обычно, но на 14 февраля мать-природа решила повернуться ко мне задом и засыпала весь город к чертям собачьим такими сугробами, что мне оставалось толькo скрипнуть зубами, потому что на такую погоду у меня обуви банально не было. Тут либо полусапожки, замшевые, либо те самые ботфорты.

Я вздохнула и направилась за ботфортами, а к ним рыбацкий растянутый серый свитер грубой вязки до середины бедрa и купленное позапрошлой осенью пальто, не самое тёплое, но зато красное и с капюшоном.

На выходе из маршрутки я сломала каблук. Обматерила эльфов, которые так некстати наделали кучу снега в середине февраля, водителя микроавтобуса, припарковавшегося ровнёхонько возле замаскированной под огромный сугроб клумбы, заодно и свою невезучесть. Ботфорты было жалко до слёз, всё-таки второй раз за всю жизнь я их в свет вывела. И такой бесславный конец.

Кое-как я дохромала до проходной, где сердобольный Генрих Петрович временно реанимировал мне каблук супер-клеем. И настроение, несмотря на все старания внешнего мира, приподняло голову, но… ненадолго. А ровно до того момента, как я вошла в свой персональный шкаф, но ещё не успела включить кофе-машину. Именно возле неё, возле моей девочки, стоял маленький кактус в весёлеьком жёлтеньком горшочке чуть больше напёрстка, а рядом с ним… Чтоб мне сдохнуть! Красное картонное сердце, на оборотной стороне которого было написано: «Агатка, поздравляю тебя со светлым праздником любви. Желаю светлых дней и тёмных ночей, наполненных жаром и негой. Г.Т.»

Минуту-другую я шумно дышала, глядя на символ дня Святого Валентина, не в силах сжать его в кулаке, или разорвать на мелкие кусочки или просто небрежно швырнуть на рабочий стол, а затем рванула к подоконнику, преодолевая горы кроссвордов и залежи сканвордов. Клянусь, я готова была совершить страшное: разбить окно к чертям собачьим в сaмой середине месяца февраля, и я бы его обязательно разбила, но за моей спиной скрипнула дверь, и мне пришлось прервать столь увлекательное занятие, как уничтожение имущества издательского дома «Империя».

— Ты чего убежала так рано? — на лице Максика было выражение недоуменной обиды. — Не дождалась меня…

— Извини, я хотела пройтиcь, — приступ позорной слабости закончился, и теперь во мне боролись стыд и злость, причём последняя явно побеждала.

— Агаш… — Максик замялся, задумчиво рассматривая мой свитер, — хорошо выглядишь…

— Спасибо.

Я села за стол и с демонстративно важным и сосредоточенным видом принялась перекладывать с места на место совершенно бесполезный бумажный хлам, которым моё рабочее место было завалено под завязку. «Ну, уходи же, уходи! — мысленно уговаривала я Глебова. — Пожалуйста, не надо. Не сегодня. Не сейчас!»

— Агаша, — Бог либо меня не услышал, либо не посчитал должным идти мне навстречу.

Макс прокашлялся и повторил уже более торжественным тоном:

— Агата!

А потом вдруг положил передо мной открытку.

Одноухий чёрно-белый медведь с нашитой на лапу заплаткой держал воздушный шарик в форме красного сердца и смотрел на меня глазами полыми безбрежной тоски и абсолютной безысходности. Я осторожно заглянула на оборот и, не веря собственным глазам, прочитала:

«Пускай за окнами снежинки

Для тех, кто любит вечный май!

В моей сердечной валентинке

Три вечных слова прочитай:

Я ТБЯ ЛЮБЛЮ!»

Я оторвала взгляд от печатного текста, посмотрела на Глебова и угрюмо произнесла:

— Макс, это не смешно.

— А я и не хотел, чтобы ты смеялась, — он яростно потёр правую щёку, что делал всегда, когда нервничал. — Ты знаешь, что своим чувством к тебе я бы никогда не стал шутить.