Муза ночных кошмаров

Но у них было одно преимущество, которого не хватало людям, – Спэрроу. Озвин дал ей в дорогу несколько саженцев улолы. Если до этого дойдет, она сможет их взрастить – с противоестественной скоростью – и, по сути, обеспечит их газом для обратного путешествия. Это крайняя мера, и Сарай предпочитала о ней не задумываться, поскольку она подразумевала, что Лазло будет утерян навсегда, а девушка не могла даже думать о таком исходе.

Поскольку цитадель исчезла из неба Плача, им было непросто вспомнить, где раньше располагалась парящая сфера, а искажение и без того трудно заметить, даже зная его местонахождение. Прибавьте к этому их неопытность в управлении санями, и получится несколько часов полета кругами.

– С другой стороны, – начала Сарай, пытаясь сдержать нарастающее раздражение, – я уже наловчилась маневрировать этой штуковиной.

Наконец Руби заметила ее – причуду в ткани воздуха, – и когда они подлетели к ней, божьи отпрыски обнаружили, что их волнение несколько смягчилось ожиданием человеческой реакции – и Миньи – на то, что они вскоре увидят. Даже несмотря на зловещие обстоятельства, представление другим странностей всегда приносит уникальное удовольствие.

Эта честь досталась Руби. Когда Ферал направил сани ближе, она потянулась к неясной сказочной черте в воздухе и, повторяя за Лазло, ухватилась за край и подняла его.

Последовавшая тишина была результатом того, что два воина, алхимик, акробатка и Минья забыли, как дышать. Длилась она недолго. Каликста нарушила ее восклицанием. Слова звучали на ее языке, а посему были непонятными, но определенно бранными и идеально передавали всеобщее настроение: благоговение, восторг, страх.

Они заглянули в иной мир.

К их огромному облегчению, не так далеко виднелась цитадель. Искаженная до неузнаваемости. В Плаче серафим стоял прямо, руки вытянуты в молитвенном жесте. Здесь же он сгорбился и согнулся, будто бы прятался под низким серым небом, страшась выпрямиться. Крылья, некогда изящные, выглядели рваными, а позвоночник резко выступал на костлявой искривленной спине. Руки обхватывали тело, словно ему холодно или страшно, а лицо, которое раньше было безмятежным, перекосило от гнева – глаза зажмурены, рот распахнут в крике.

– Хороший знак, – невозмутимо отчеканил Ферал.

– Что она с ним сделала? – сердито спросила Руби.

Все ощутили ту же собственническую злость – будто цитадель живая, и воровка сделала ей больно или напугала ее.

– Я просто рада, что она здесь, – выдохнула Сарай, проглотив свой страх. – Давайте вернем ее.

Они начали сокращать расстояние. В Плаче царил день, но здесь будто наступили сумерки, то ли после заката, то ли перед рассветом. А может, здесь вообще не существовало таких понятий, как день и ночь, просто вечный полусвет. Сарай не могла избавиться от чувства, будто проскользнула не через порез в небе, а в сон незнакомца – или, скорее, в кошмар.

Внизу неистово пенилось и ревело море жуткого кровавого оттенка. Под поверхностью двигались силуэты крупных чудовищ, сталкивающихся в свирепом нападении, от которого вода бурлила и становилась краснее. Гигантские белые стебли навевали ужас одной только своей ирреальностью, а потолок из тумана служил барьером ничуть не хуже моря – слишком густой, слишком темный, чтобы в нем путешествовать.

Шелковые сани летели тихо, издавая лишь низкое и устойчивое шипение – это воздух выходил из двигательных баллонов в их нижней части. Воины держали хрештеки наготове. Тион достал свой боевой меч, чувствуя себя самозванцем. Руби создала на ладонях огненные шары и не единожды косилась на людей, чтобы проверить, впечатлены ли они, – в особенности тот златовласый. Она не могла на него насмотреться, что не ускользнуло от Ферала.

Минья держала осколок из мезартиума; они передавали его по кругу и поочередно подпитывали свою магию, но девочка все время чувствовала себя неспокойно, пока он не возвращался к ней в руки. Она стояла на носу саней, такая маленькая, с прямой спиной, и смотрела в лицо приближающемуся серафиму.

По какой-то причине она ощущала с ним странное родство. Гнев в этом запечатленном крике взывал к чему-то глубинному внутри нее. Как она жила в цитадели, так жила в своей ярости. Через нее проходила каждая мысль, каждая эмоция. Но сейчас ей казалось, словно она отступила на шаг и увидела ее в виде некоей красной дымки. А в сердце – страх, подобно шипу в загнивающей ране. Теперь все прояснилось. Минья даже догадалась, что гримаса, застывшая на огромном металлическом лице, это отражение женщины, которая его изменила, – подсознательно или нет.

И стало быть, этот легкий трепет родства Минья питала к ней.

Но где она, настоящая женщина? Они осторожно приблизились к цитадели сзади, поднялись над крылом и подошли к левому плечу. Варианты приземления были ограничены сгорбленной позой серафима. Обхватив себя руками, он перекрыл входы в запястьях. И даже если бы им удалось проникнуть таким способом, коридоры превратились в вертикальные шахты, такие гладкие, что по ним невозможно карабкаться. Оставались только сад и аркада.