Этот библейский сюжет настолько занимал воображение автора, что он трижды обращался к нему в своем творчестве. Представленная работа — лучший образец воплощения данной темы. Брейгель в отличие от своих предшественников, изображавших башню прямоугольной, делает грандиозную ступенчатую постройку круглой, подчеркивая арочный мотив в ее архитектуре. Во время своего путешествия по Италии нидерландский художник посещал Вечный город, который произвел на него сильное впечатление. Сходство изображенной башни с римским Колизеем очевидно, однако это не реальное здание, а нечто невообразимое до конца даже в своем замысле. Друг Брейгеля, географ Абрахам Ортелиус, сказал о нем: «Он написал много такого, о чем считалось, что это невозможно передать». В центре картины — ступенчатый конус с большим количеством входов, арок и окон разного размера. Но в постройке нет гармонии: чем она выше, тем заметнее пропорциональный разнобой ее архитектуры. Вырастающая из прибрежной скалы башня довлеет над мирной равниной. Вокруг этой странной конструкции расставлены лестницы, вращаются колеса сложных машин, деловито снуют подвозящие материалы люди. Со знанием дела мастер изображает эту кипучую деятельность: тут все полно движения, у подножия башни живет целый портовый город. Ироничный художник запечатлевает даже приезд на ударную стройку царя Нимрода, перед ним подобострастно падают ниц перепуганные рабочие. Но, несмотря на заботу и суету людей, их огромное создание выглядит искусственным и мертворожденным по сравнению с гармоничной красотой живой природы, сотворенной Богом, которой они себя противопоставили и нанесли разрушения в угоду своим призрачным и неосуществимым замыслам.
Многофигурная композиция данной работы разворачивается среди весеннего пейзажа, полного влаги и свежести. На землю пролился дождь, люди идут по грязи и переходят лужи вброд. Вдали, справа, над широким кругом около Голгофы, еще нависают темные, дождевые тучи, а слева небо проясняется и озаренный солнцем Иерусалим виден в светлом, утреннем тумане. Художник изображает обширную панораму, большую часть которой занимает густо усеянная мелкими человеческими фигурками земля, а небу отводится лишь узкая полоса.
На картине представлено людское множество, каждый куда-то спешит либо верхом, либо пешком. Центральная группа почти неразличима из-за народных толп, которые движутся неизвестно куда. Чем заняты все эти люди, тоже непонятно, ясно лишь одно — Христа большинство из них не видит. Даже среди сопровождающих его к месту казни мало сочувствующих: один наступил ногой на крест, другой безразличен, третий напуган, а Симону из Кирены жена не дает помочь упавшему под тяжестью распятия Иисусу. Брейгель создает образ человечества, поглощенного лишь земной суетой и забывшего о Христе. Народ теснится не рядом с ним, а около телеги с разбойниками. У возвышающегося с правой стороны картины языческого символа (насаженного на длинный деревянный шест колеса) стоит одинокий мудрец с изможденным скорбью лицом и печально наблюдает за происходящим. Представленные на переднем плане картины Богородица, Иоанн Богослов и святые жены, страдающие и оплакивающие Спасителя, отделены от основной массы людей. Их фигуры, расположенные на каменистом холме, возвышаются над толпой. Эти образы созданы в иной, более архаичной художественной манере, которая подчеркивает их вневременную, вечную сущность.
Идея вечного круговорота природы, неразрывно связанного с человеческой жизнью, была хорошо знакома североевропейскому искусству позднего Средневековья, где она нашла воплощение в календарных циклах, украшающих часословы, интерьеры домов и фасады соборов.
Около 1565, предположительно по заказу Николаса Йонгелинка, Питер Брейгель Старший создал знаменитую серию картин, объединенных под названием «Месяцы», или «Времена года». Каждая такая работа имеет свой сюжет: январь — «Охотники на снегу», февраль — «Хмурый день», ноябрь — «Возвращение стад», июль — «Сенокос» и август — «Жатва». Времена года представлялись как жанровые сцены с изображением сезонного труда крестьян. Автор, тонко чувствующий красоту сельского ландшафта, дух и силу природы, находящейся в процессе непрерывного становления и обновления, превращает эти старинные мотивы в эпические панорамы жизни, обретающие невиданную прежде всеохватность и широту повествования.