Музей как лицо эпохи. Сборник статей и интервью, опубликованных в научно-популярном журнале «Знание – сила»

«Худородный» дворянин, Матвеев начинал в невысоких чинах. Служил он на Украине, потом воевал и из всех своих жизненных перипетий вышел убежденным «западником», а попав в милость к царю, смог и открыто заявить об этом. В московских домах стен не было видно из-за икон, у Матвеева висели картины. Боярыни прятали на дне сундуков укутанные в тряпки – «от сглазу» – зеркала, у Матвеева они украшали палаты. Москва привыкла к лавкам, на них и сидели, и спали, матвеевский дом был полон мягкой мебели. И стол у новоиспеченного боярина ломился, не как у других, от меда и пива, – от заморских вин, а гостей развлекала хорошо обученная труппа крепостных, были свои музыканты. Остались после Матвеева интереснейшие литературные опыты, остались исторические исследования (кто думал о них в XVII веке!). Вот не хватало только в те годы Матвееву хорошего органиста! И молчал украшавший дом большой орган. Репьев оказался находкой. Правда, он не захотел перейти к Матвееву.

Отказ удивил, но никак не остановил властного боярина. «Боярин Артамон Сергеевич Матвеев, – писал после художник, – взял меня поневоле, держал меня скована на Посольском дворе в железах многое время и морил голодною смертью. И будучи у него… многожды на комедиях на органах и на скрипках играл неволею по его воле».

Спору нет, была у Матвеева привычка исполнять каждую свою прихоть, только здесь, оказывается, заторопился он по другой причине. Посольский приказ готовил посольство в далекую Бухару. По особой просьбе бухарского хана везло оно ему орган, а к органу требовался органист. Матвеев опасался, что выбор царя падет на Репьева, а ему хотелось сохранить его для себя, вот и убрал он его с царских глаз – подальше да поскорее.

В Кремле, на откосе Москвы-реки

Итак, судьба Репьева получила объяснение. Но зато все остальное! Почему пришла бухарскому хану мысль просить об органе именно Москву? Выходит, слышал он об органах, слышал и о том, что есть они в Москве. Но откуда? И вот в бумагах Посольского приказа черным по белому написано, что распоряжением Алексея Михайловича орган для хана строился в Москве. Для этого органной мастерской в Москве пришлось быстренько разобраться с другими заказами, а заказы были разные: органы на 270 и на 500 труб, клавесины, большие – для старших царевен, поменьше, «потешные», – для царевича. И не для музыкантов вовсе – сами играли!

Вот и верь привычным представлениям. Спрятанные от посторонних глаз, полуграмотные, тупеющие от безделья и лузганья семечек царевны и боярышни играют на клавесинах. И одно не мешает другому. Грозная царевна Софья – за клавесином.

До чего же все просто! Просто и невероятно! Мастерская органов в нашем Кремле, на откосе Москвы-реки, рядом с мастерскими, где шились пудовые, тонувшие в мехах и дорогих тканях царские одежды, тачались цветные, с щегольски загнутыми носками сафьяновые сапоги, переписывались книги, ковалось оружие, писались иконы. Документы не оставляли места для сомнений: было, все было. И в жизни, той жизни, о которой мы даже не догадывались, одно не противоречило другому, а совмещалось с ним – клавесины и терема.

Бухарский хан знал, кого и о чем просить. Но, оказывается, он был вовсе не первым. В делах Посольского приказа несколькими годами раньше развертывается история первого (не первого ли вообще в истории Азии?) отправленного из России на восток органа. В тот первый раз орган отправляли в Персию. Почти два года потратило посольство, чтобы «вручить» орган и вернуться обратно.

…Уезжали и возвращались посольства, строились новые инструменты, только в жизни «взятого в рабство» Репьева ничего не менялось. Соглашения между ним и боярином так и не состоялось. Художник требовал полного освобождения, и, если все-таки его получил, причина тому была простая – смерть царя. Сменился царь – сменились те, кто толпился у трона. Безвестному музыканту повезло гораздо больше, чем всесильному Артамону Матвееву – он снова стал вольным. Матвеев, лишенный всех богатств, чинов и должностей, был сослан в Пустозерск. Над ним тяготеет обвинение в чернокнижии – колдовстве, связи с нечистой силой.

Из полученного жестокого урока Репьев твердо усвоил одно – надо оставить орган. Это занятие угрожает личной свободе. И в самом деле! Вскоре после освобождения Репьева в Посольский приказ поступает донос «капитана солдацкого строю», что сбежали жившие под его надзором музыканты. Резолюция следует немедленно: «По указу великого государя послать его, государя, погонные грамоты… велеть тех беглых музыкантов, поимав, сковав, привести к Москве с провожатыми с великим береженьем…» «Великое береженье» – и кандалы! Одно не исключало другого. А рядом, на густо пожелтевших, небрежно оторванных листках, спешные отписки воевод из Пскова, Путивля, Севска – что сделано, чтобы задержать беглецов. Без малого погоня за Самозванцем, как рисовалось Пушкину в «Борисе Годунове».