Музей Квартира Пушкина на Арбате

18 февраля - торжественный день. После венчания молодые едут домой, на Арбат. Там их ожидает ужин, чинный и парадный. А Пушкин - так вспоминают очевидцы - вдруг заводит речь о былинах Кирши Данилова, о «звучном народном русском языке», о собирателе песен Петре Киреевском. Наверное, родня невесты была очень удивлена таким «не свадебным» поворотом разговора.

Чтение друзьям произведений, написанных в Болдине, и доверчивое ожидание их товарищеского суда; нескончаемые споры о «Литературной газете» и «Северной пчеле», о стихах Вяземского, Федора Глинки и молодого Деларю, об итальянской октаве в русском стихосложении, о романах Загоскина и т. д. и т. п. Всем этим буквально пестрят мемуарные и эпистолярные свидетельства этих месяцев.

Пушкина - государственного мыслителя, гражданина - чрезвычайно занимают европейские события: июльская революция во Франции и польское восстание. К этим общественным катаклизмам постоянно возвращается мысль поэта.

В конце 1830 года выходит в свет «Борис Годунов» - любимое пушкинское детище. Произведение, написанное пять лет назад в михайловском уединении, трагедия, от которой поэт ждал серьезнейших перемен для русской сцены, наконец напечатана. Пушкин по-детски счастлив. Он ловит малейшие похвалы «Борису Годунову», дарит книги друзьям, хлопочет о выкупе экземпляров, боится надеяться на успех (заранее предрешает провал) и все-таки надеется.

Трагедия была принята более чем холодно. На гениальное создание обрушивается шквал непонимания, тупости, насмешек, косности. Откровенно враждебны отзывы о «Борисе Годунове» в переписке современников. Ругают дружно все: и враги, и друзья, и читатели, и литераторы. «…Борис Годунов его очень слаб» (Е. А. Энгельгардт). «Добро бы хоть в эти пять лет поправлял его, а то все прежнее и все не то, чего ожидать следовало» (Н. М. Языков). «…Галиматья в шекспировском роде» (В. А. Каратыгин). «…Это отрывки из русской истории, а вовсе не поэтическое произведение, достойное этого имени» (В. С. Печерин). «Возвращаясь к «Борису», желаю спросить: что от него пользы белому свету?… Я его сегодня перечел в третий раз - и уже многое пропускал, а кончил, да подумал: 0 (т. е. нуль)» (П. А. Катенин).

В журнальных статьях интонации более сдержанные. Есть несколько хвалебных рецензий; но они до удивления пусты. Не говоря уже о цветистых комплиментах вечно восторженного князя Шаликова в «Дамском журнале», как, в сущности, поверхностны и великолепные периоды молодого Гоголя в его незаконченной статье о «Борисе Годунове»: «Будто прикованный, уничтожив окружающее, не слыша, не внимая, не помня ничего, пожираю я твои страницы, дивный поэт!… О, как велик сей царственный страдалец! Столько блага, столько пользы, столько счастия миру - и никто не понимал его… Над головой его гремит определение…» - и т. д. Во всех этих восклицаниях звучит как будто какое-то недоумение перед созданием, намного опередившим свой век, принадлежащим будущему.

А какой «букет» ругательных откликов мы находим в периодической печати той поры - от снисходительного похлопывания по плечу в пространной статье радикала Н. А. Полевого до шутовского издевательства в газете «Северный Меркурий»:

«Имея честь поздравить почтеннейшую публику с выходом сего давно ожидаемого творения, считаем обязанностию донести, что мы решаемся читать оное не иначе, как по десяти страниц на день, руководствуясь в сем случае известною пословицею: «хорошего понемногу!…»

Анонимный же автор брошюрки «О Борисе Годунове, сочинении Александра Пушкина. Разговор помещика, проезжающего из Москвы через уездный городок, и вольно практикующего в оном учителя российской словесности» написал бесхитростно, от чистого сердца: «Можно ли было ожидать от Пушкина такой галиматьи?»

…Внимательно всматриваясь в эти месяцы, мы видим постоянное столкновение, переплетение самых противоположных чувств, страстей, событий: рядом с Пушкиным, самозабвенно спорящим с друзьями, радующимся выходу «Бориса Годунова», погруженным в литературную и политическую жизнь России и Европы, встает совсем другой Пушкин - человек, затерянный в повседневной светской толчее.

Положение обязывало. Приходилось «кружиться в свете», потому что в Москве, по выражению Пушкина, «живи не как хочешь - как тетки хотят». Он то обедает в Английском клубе, то гуляет по Тверскому бульвару, то танцует на балу у Екатерины Алексеевны Долгоруковой, известной московской барыни, то он в гостях у графа Потемкина на Пречистенке, то едет с визитом к Ивану Александровичу Нарышкину, посаженому отцу Натальи Николаевны, то снова на балу - у Анастасии Михайловны Щербининой, то на маскараде в Большом театре, то на блинах у Пашковых, то на масленичном катанье, то сам дает бал на арбатской квартире. Москва этой зимой веселилась напропалую. Еще не угасли последние вспышки холеры, а балы, маскарады, спектакли, концерты, катанья и гулянья закружились лихорадочным вихрем.