Музей невинности

Мое место было между Тарык-беем и Фюсун, на длинной стороне стола напротив телевизора и тети Не-сибе. Если Феридун никуда не уходил, он садился рядом со мной, а если его не было, то рядышком располагался кто-то из нечастых гостей. Тетя Несибе садилась к телевизору так, чтобы было удобнее ходить на кухню. Когда дела на кухне кончались, она усаживалась слева от меня, между мной и Фюсун. Так я и просидел восемь лет — бок о бок с тетей Несибе. Когда она подсаживалась ко мне, противоположный длинный край стола оставался пустым. Туда иногда перемещался Феридун, когда поздно возвращался домой. Тогда Фюсун садилась рядом с мужем, а тетя Несибе на место Фюсун. Телевизор было почти не видно, но к тому времени, как возвращался Феридун, все программы, как правило, уже прекращались, и его выключали.

Если шла какая-нибудь важная передача, а на плите в это время что-то варилось и надо было сходить на кухню, тетушка иногда просила Фюсун. Так удалялась, а потом начинала носить тарелки и кастрюли в комнату, маяча перед телевизором. Ее родители в тот момент обычно были поглощены кинофильмом, телевикториной, прогнозом погоды, гневной речью генералов, совершивших очередной переворот, матчем за первенство Балкан, трансляцией народных гуляний по случаю Навру-за или празднованием шестидесятой годовщины освобождения Акшехира от вражеских захватчиков, отец сердился, что она мешает смотреть, а я с наслаждением любовался, как моя красавица ходит перед нами, потому что знал, что только на это смотреть и стоит.

Я провел у Кескинов 1593 вечера и большую часть времени просидел перед телевизором, за длинной стороной стола. Не могу сказать с той же точностью, сколько часов я там провел. Мне всегда было стыдно за поздние сидения, поэтому я убеждал себя в том, что ухожу намного раньше, чем на самом деле. О времени нам напоминал конец вещания. Последнюю заставку ТРТ, длившуюся четыре минуты, в которой марширующие солдаты поднимали на флагшток флаг и отдавали ему честь, а вслед за этим звучал гимн Турции — «Марш независимости», смотрели во всех кофейнях, курильнях и чайных страны. Если предположить, что каждый раз я приходил примерно в семь часов, а уходил, когда переставал показывать телевизор, то получается, проводил в доме у Фюсун приблизительно по пять часов, но часто оставался и дольше.

Через четыре года, в сентябре 1980-го, в стране произошел военный переворот, была объявлена диктатура, ввели комендантский час. Он начинался в десять вечера, и долгое время мне приходилось покидать дом Кес-кинов без четверти десять, вдоволь не насладившись обществом Фюсун. Машина, управляемая Четином, мчалась по темным, быстро пустеющим за несколько минут улицам, а я страдал, что не насмотрелся на Фюсун. Теперь каждый раз, когда я читаю в газетах, что военные недовольны положением в стране и опять может произойти военный переворот, мне вспоминается главная неприятность, которая ассоциируется у меня с переворотом: я торопливо возвращаюсь домой, так и не насладившись обликом Фюсун.

Наши отношения с Кескинами за долгие годы прошли разные стадии: значение бесед, пауз, нашего времяпрепровождения постоянно менялось. Единственное, что оставалось для меня неизменным, — причина прихода: я хотел видеть Фюсун. И надеялся, что ей самой и ее семье это нравится. Ткк как они не могли открыто признавать, что я хожу именно к Фюсун, мы придумали устраивавшую нас причину: я приезжаю «в гости». Но так как мы чувствовали, что даже это неубедительно, то предпочли другое выражение, которое вызывало у всех меньше беспокойства. Я приходил к Кескинам по вечерам четыре раза в неделю просто «посидеть».

О значении слова «посидеть» как «зайти в гости», «зайти по пути», «побыть вместе», которым пользовалась тетя Несибе, не пишут в словарях, но в Турции это слово часто используют именно в таком смысле. Когда я уходил, тетя Несибе всегда говорила на прощанье:

— Кемаль-бей, ждем вас завтра снова, посидим.