Музей обстоятельств (сборник)

Окна, смотрящие на Московский проспект, интереснее, и прежде всего своими рамами. «Мама мыла раму». Это всегда было событием – весенняя мойка окон. Осенняя оклейка – тоже событие, но здесь уже парадом командовал отец. Я помогал мазать бумажные ленты клейстером – и подавал. После оклейки становилось тише в квартире, словно машины ездили теперь не под окнами, а где-то далеко. А после мойки стекла становились такими прозрачными, что их как будто и не было. Оконные переплеты у нас «не стандартные» – с полукруглой фрамугой. Я с малолетства знал, что мойка наших окон сопряжена с некоторым риском, такие были старые рамы. С тех пор, как в 1932 г. дед с семьей въехал в эту квартиру, занимавшую часть бывшей аптеки имени Софьи Перовской, рамы у нас не менялись. Не исключено, что их и раньше никто не менял. Возможно, они так и служат с момента постройки дома. То есть им 124 года.

Да и стекла тоже…

«Стекла»!.. Мне рассказывали об американце, который купил квартиру в доме недалеко от Казанского собора. В квартире, естественно, был ремонт, в частности, заменили рамы и стекла в окнах – во всех, кроме одного: в том окне на стекле было нацарапано внизу: «1942». Теперь хозяин квартиры показывает стекло гостям как историческую реликвию. И очень этим стеклом гордится.

На наших оконных стеклах ничего не нацарапано, но есть такие у нас, которые не новее. В одном из четырех окон на Московский проспект (я не знаю, в каком) стекла еще довоенные; в трех остальных окнах стекла повыбивало при первых бомбежках, и эти окна были всю блокаду заколочены фанерой. Новые стекла вставили сразу же после войны. Так что все стекла старые, даже очень.

О возрасте стекол можно судить по тому, как они «плывут». Стекло ведь вещество, известно, аморфное. Со временем, казалось бы, гладкое оконное стекло может начать слегка преломлять световые лучи вместо того, чтобы пропускать их прямо.

Я люблю рассказывать о Брежневе, который смотрел нам в окна. На протяжении многих лет мы ощущали на себе его бессмысленный взгляд, излучаемый с противоположной стороны Московского проспекта – с огромного щита, заслонявшего вход в сад, когда-то принадлежавший артиллерийскому училищу. Лично я относился к Брежневу по-домашнему: по утрам здоровался с ним, спрашивал, «как дела». Выражение лица у Леонида Ильича было безукоризненно отсутствующее, в чем можно было распознать проявление идейности в степени наивысшей (а что, кроме идейности, читается на лице, если на нем ничего не читается?). Брежнев был в черном пиджаке со звездами Героя, в белой рубашке, при галстуке. Он не был репродуцирован, он принадлежал кисти (и валику?) неизвестного художника, может быть, группы художников – был написан самой настоящей краской. Иногда Брежнева подновляли, это всегда происходило ночью. С годами, в противоположность своему дряхлеющему прообразу, наш, нарисованный, молодел и, по-своему, хорошел даже. Помню, как я порадовался за Леонида Ильича, когда однажды утром подошел к окну и, потянувшись, увидел новую Звезду Героя. Пока спал, ночью подрисовали.

За годы игры в гляделки у нас с Брежневым установился тонкий контакт – я научился выводить генсека из нирваны – и все благодаря нашим старым стеклам, которые уже тогда сильно «плыли». Достаточно было, глядя на Брежнева, повести головой, и мой партнер по гляделкам начинал энергично гримасничать: лицо Леонида Ильича то вытягивалось, то перекашивалось – он усмехался, подмигивал, поджимал губы, морщил нос. Так оконные стекла, искажавшие действительность, оживляли неодушевленное.

И вот что значит «память места». Эпоха сменила эпоху – агитпроповский щит сменился рекламным. Вместо безучастного Брежнева в наши окна участливо пялятся придурковатые символические потребители всевозможных товаров, пытаются корреспондировать сквозь оплывшие стекла наших окон неуемный экстаз обладания чем бы то ни было – пачкой сигарет, бутылкой пива, автомобилем, машинным маслом… Я бы не поверил, если бы мне сказали в поздние застойные годы, что однажды вместо Брежнева будут смотреть в наши окна голые ягодицы, перемазанные мукой. Однако смотрели ведь! Рекламируя какие-то там (не помню какие) пельмени!

Потому я часто об этом рассказываю, что не вижу конца нашей заоконной истории. Сколько бы раз ни обозревал данный вернисаж, всегда что-нибудь появляется новенькое, неожиданное. Каждый раз кажется, что предел идиотизма уже достигнут (знаю: не мне одному!), и всегда твое наивное понимание природы вещей бывает посрамлено очередным оригинальным высказыванием. Сейчас, например, яйцеголовое обиженное жизнью существо в тельняшке под пиджаком (позаимствованной, скорее всего, у «митьков»), приставило дуло пистолета себе к виску и с выражением неописуемого идиотизма таращит выпуклые глаза, готовые выскочить наружу – прямо к нам в окна. Голос из запредельных сфер воплощается в тексте: «Не те обои?» – читаем вопрос. Мол, не идиот ли, действительно? Шел бы и купил те, правильные, с 30-процентной скидкой.