Музей обстоятельств (сборник)

Помню, как однажды, треснув с пожилым набоковедом, многое повидавшим на своем веку, сколько-то грамм в рюмочной (задушевная беседа обо всем на свете), я вдруг почувствовал на себе проницательный взгляд собеседника и услышал, показалось мне, странное: «Сергей, почему вы не антисемит?» Поговорили. Вспомнил сие, читая роман Дины Рубиной – именно то место, где герой, оставив в стороне иронию (кажется, свойственную всем персонажам писательницы), произносит нешуточное: «Вот либидо этого мира, его подспудное сокровенное желание: превратить нас в дым». Фобия? Мания отношений? Как это «этого мира»? Всего «этого мира»? То есть чтобы так это было в подкорке?.. Ну вот я – почему я не антисемит? А если антисемит, то до какой степени? (Один из героев романа обзывает антисемитским родное израильское правительство.) Кому надо, роман давно прочитал, и, может, я из тех, кому не очень-то надо, – иначе откуда такой царапающий дискомфорт, словно входишь в чужой дом не уверенный в приглашении или читаешь письмо не тебе? Бывший хирург, менее всего склонный к моралистике, вынужден объясняться с алкашом-соседом, не оставившим на прежней родине привычки мочиться в парадном (и обладавшим, судя по всему, сомнительными документами). «Так работай, сука! – тихо посоветовал Витя. – Живи тихо, лечи дочку, будь евреем, блядь!» Проникновенно сказано. Есть тут у Виктора такая задача конкретная – не выдать в себе «страшной ненависти, горящей в его горле ровным кварцевым светом», не показать ее третьему лицу, постороннему, добродушному, не понимающему, к счастью, по-русски репатрианту из Пловдива, который здесь же на лестнице стоит и глядит, как мило беседуют эти двое. Интимная сцена, ничего не скажешь (я, впрочем, упрощаю блестяще прописанный эпизод), но вот парадокс: тот из Пловдива ничего не поймет, не услышит – услышим, вернее, невольно подслушаем – мы, держащие книгу в руках, что евреи, что неевреи. Пишут, это роман о «самоидентификации русских евреев». По TV полуночный спор в передаче Александра Гордона, что значит «быть евреем». Дина Рубина не говорит, что значит быть, – устами своего героя она говорит: «будь». Может, это и есть из области общечеловеческого. Рядом с постоянно (и болезненно) «самоидентфицирующимися» русскими евреями, что делать русскому нееврею, как не «самоидентифицироваться»? Будь русским, татарином, вепсом. Баранкин, будь человеком. Быть человеком – значит быть равным себе. Вот и будь. Может, Машиах и придет и поднимется на белой ослице по узкой улочке, где живет праведница Йохевет, но это будет праздник не «на нашей улице», не на моей; я там не нужен. Может, в том и есть общечеловеческое, что этот роман, исполненный редкого достоинства, оставляет каждого со своим, ну допустим, меня – наедине с моей невостребованной «всемирной отзывчивостью», «своей рубашкой» и «своей колокольней», со всем тем, о чем проще сказать: «ваши проблемы». А что до проблем тамошних русских – их и так предостаточно.

А. Плуцер-Сарно. «Большой словарь мата». Т. 1

Труд, надо сказать, сугубо научный, ошеломляющий масштабностью замысла.

О серьезности подхода к вопросу можно судить хотя бы по Списку источников словарной базы данных, насчитывающему более 600 единиц (Лимонов и поэт Мякишев оказались полезными автору словаря сорока пятью текстами каждый, Сорокин и остальные им значительно уступают). Кроме того, Плуцер-Сарно пользовался сведениями большого числа информантов, 115 из которых поименованы в отдельном списке с указанием года рождения, образования и профессии.

Библиография словарей, содержащих обсценную лексику и использованных при подготовке базы данных настоящего словаря, включает около 50 наименований – о научной ценности большинства этих источников, как мы узнаем из предисловия, автор очень невысокого мнения (не исключая словаря В. Даля в знаменитой редакции И. А. Бодуэна де Куртенэ).

Всего словарь содержит «523 фразеологических статьи, в которых представлено около 400 идиом и языковых клише и более 1000 фразеологически связанных значений слова хуй».