Музей развитОго социализма

Валентин шагнул вслед за ним и, очутившись в полутемной комнате, невольно остановился, выжидая, пока привыкнут к темноте глаза. Окна были наглухо закрыты черными шторами, и свет проникал из приоткрытой противоположной двери и еще от какой-то скрытой лампы. Почти весь центр комнаты занимало кубическое сооружение со светящейся красной лампочкой – святая святых института – электронный микроскоп! Сверхсовременный телескоп где-нибудь на склоне Арагаца или в Аризоне мог проникнуть в несоизмеримо гигантские по сравнению с человеком глубины галактики, а этот невероятный глаз позволял увидеть несоизмеримо малый с человеком микромир, вплоть до полимерной молекулы!

У электронного микроскопа Паша первый приник к окуляру и что-то долго высматривал. Микроскоп тихо и сосредоточенно гудел. Решалось!… Не напрасны ли были три месяца их работы, три месяца возни с центрифугами, пробирками, морозильными камерами с жидким азотом, поисков в библиотеке и анализа англоязычной периодики, три месяца споров, дискуссий, ошибок и остроумных находок, маленьких открытий и затаенных надежд!

– Ну?… – нетерпеливо спросил Валентин.

– Они самые – лариаты! – выдохнул Паша восхищено, и слово «лариаты» прозвучало как магическое заклинание – для Паши это была уже готовая кандидатская! – и теперь уже Валентин приник к окуляру, напрягая зрение.

На светло-серой поверхности тут и там обрывки беспорядочно извитых темных нитей. Да, это и были они самые, нити таинственной загадочной ДНК! Основы жизни всего сущего от вируса до человека! И хотя электронный микроскоп давал изображение не самих молекул, а их теней, тем не менее, эти нити были их точным отображением! Вот она тайна жизни, которую предстояло понять: неужто в этих невидимых простому глазу ниточках и собрано все, что тебя определяет: внешние черты, способ мышления, характер, а может, и судьбу?…

Но где же заветные лариаты, где те колечки, которые они пытались эти месяцы получить, расчленяя ДНК?..

– Да вот, посмотри, в самом центре – видишь? – подсказал Паша.

В самом деле, ближе к центру находилось нечто напоминающее небрежно брошенное ковбойское лассо, но больше петель в хаосе нитей Валентин разглядеть не успел.

– Ну как, ребята? – послышался рядом голос шефа.

– Кажется, есть! – сказал Паша.

Валентин промычал что-то неопределенное.

Львино курчавая голова шефа приникла к окуляру. Толстый нос и необыкновенно длинные мясистые мочки ушей напоминали Валентину фотографии каменных длинноухих колоссов с острова Пасхи, фотографии которых были в его книге Тура Хейердала «Путешествие на Кон-Тики», за что он и прозвал про себя шефа именем древнего бога островитян Аку-Аку.

Шеф смотрел довольно долго, ничего не говоря, потом оторвался от окуляра, удовлетворенно вздохнув.. – Так… Паша, побольше снимков нащелкай, пленки не жалей. К завтрашнему дню успеешь проявить?

– Постараемся, Алексей Павлович, сунусь к нам в лабораторию…

– Давай, давай!.. А ты, Валя, слетай в библиотеку, работу этого империалиста Томаса найди о кольцевидных структурах.

– Будет сделано, Алексей Павлович! – обрадовался Валентин: и ему нашлось дело!

– Ну, так завтра в десять общий сбор, пока! А мне на ученый совет, опять надо! – шеф пожал им руки, и ладонь его была горячая и мягкая.

Отсняв полную кассету, младшие научные сотрудники зашли в кабинет шефа попить чаю и перекусить бутербродами.

На самом деле кабинет Аку-Аку представлял собой лишь секцию лаборатории, отделенной от нее высокой книжной полкой, забитой старыми и новыми книгами и журналами. С самого первого дня их знакомства Валентина удивила необыкновенная легкость, которую он испытывал, общаясь с профессором Могилевским. Алексей Павлович сосем не походил на тех чванливых, амбициозных «светил», которых так много в медицинской науке, уже при жизни похожих на памятники самим себе, ни капли царского – с ним хотелось делиться мыслями, спорить, шутить и даже слегка дерзить. Да и для самого шефа не было никаких авторитетов, кроме авторитета факта и эксперимента, не было выше умения, чем умение мыслить независимо.

И обстановка кабинета, которой обычно другие светила придавали столько значения, превращая ее в своеобразный храм самому себе, в выставку собственных достижений, была более чем скромной, если не сказать аскетической: стол, стул, книжные полки, протертый старый кожаный диван да фотография лысеватого, седого человека, чем-то похожего на Никиту Хрущева, только вычищенного от малейшей свинячести, какого-то одухотворенно перерожденного.

– Кто это? – спросил Пашу Валентин, когда очутился в кабинете впервые.

– Академик Сахаров.

– А он не боится? – спросил пораженно Валентин (Сахарова клеймили и проклинали в газетах и по радио, как предателя, врага советской власти). Паша только пожал плечами, будто показывая, что он вне любой политики.

– Под шефа копают… – доставая из портфеля бутерброд с докторской колбасой, сообщил Паша. Он работал с шефом уже целый год, а Валентин чудом оказался здесь всего три месяца назад.

– Зачем? – удивился Валентин.