Музей шпионажа: фактоид

Но Дундич был по эту сторону бытия и строил далеко идущие послепенсионные планы, тогда как она, гробу которой из приличия он отдал долг, уже несколько дней была по ту.

Отчасти и этот негатив имел я в виду, когда в заключение напомнил формулу экзистенциального стоицизма. The winner takes nothing.

Победитель не получает ничего.

Аплодисментов не было.

Я спрятал бумагу в карман своего антрацитового пиджака. Кивал седым ежиком начальник персонального отдела. Не дождавшись церемонии, сестра Летиции вернулась к мужу, но было договорено, что прах будет переслан ей по почте, чтобы, согласно последней воле, быть развеянным внутри периметра ее заокеанского lot а — то есть, надела.

Была музыкальная пауза, а потом разверзлись темно-пурпурные шторы, и гроб был вдвинут в пламя, которое за огнеупорным стеклом бушевало там, внутри, с абсолютно инфернальной яростью, отблески которой я почувствовал на своей коже.

После чего наступил очень странный, и, я бы сказал, извра-щенно-постыдный период. Корпорация спешила расторгнуть контракт с «Арабеллой». Все, что ей показалось ценным, сестра увезла в Америку. Все остальное была моя ответственность. Правда, пришел на помощь Тодт. «Майне тохтер, — сказал он, — моя дочь имеет магазин одежды сэконд хэнд. Поэтому, если вы не возражаете…» — «Да разумеется! — сказал я. — Зельбст-ферштендлих. Вот ключ!» Но у него был свой. Одна из копий. И они с его мюнхенской дочерью, должно быть, уже великовозрастной, освободили жилплощадь от того, что Летиция носила в Баварии — в полном диапазоне. Начиная от вышедших из моды по соображениям гуманности меховых шуб (вместо которых она носила утепленные плащи) до дамского белья, с предметами которого даже в страшном сне я не мог «при-снить» себе визуального столкновения. Вдруг мне попались бы грязные трусы? Нехорошие настроения по этому поводу выражала и Констанс, которую я перед визитом в «Арабеллу» клятвенно заверил, что от всего носильного квартира освобождена.

Это разные чувства — переступать порог дома только что умершего или уже похороненного. Я это почувствовал. На этот раз было легче. Только теперь в квартире был беспорядок, как после обыска. Причем, самого бесцеремонного — таким я представлял себе гэбэшный. Все было на полу. «Бля-я-ать…» — продвигался я, пиная и отбрасывая то, что попадалось под ногу. Дочь кадровика очистила встроенный шкаф в спальне, где висели голые вешалки, но могла бы заодно забрать и эту омерзительную шерсть, клубки которой подкатывались ко мне отовсюду, как живые. Спицы я ненавидел тоже.

Но книги — да. Сбылось то, что она повторяла не раз, впервые произнеся года три назад. Только как я их увезу?

Спустившись на лифте, я обошел по периметру всю «Арабеллу», подбирая картонки, выставленные кое-где у дверей модных магазинов. Обращая на себя недоуменное внимание постояльцев, вернулся и стал освобождать полки, начиная с тяжелых книг в твердой обложке. Из биографии Никсона, которую тоже надо было брать, выпала книжечка, синесеребряная полиграфия которой показалась мне банковской. Так и есть. Сберкнижка. Морщинистость говорила о частоте вкладов, которые начались за десять лет до этого, собрав в итоге столь внушительную сумму, что мне оставалось только поразиться: как же Летиция об этом не вспомнила?

Тодт удивился тоже. Но заверил, что никаких проблем. Сбережения будут переведены сестре в Америку.

С книгами я намучался. Кухня была маленькая, но здесь тоже был целый стеллаж кулинарной литературы, за которой приехала на «порше» со своим парнем недалекая девушка поразительной красоты. У меня была мысль вовлечь ее в эфир. Но, попросив написать для радио что-нибудь интересное о жизни мюнхенской молодежи, получил дискету с лихим отчетом о том, как она орально любила своего парня на скорости 240 километров в час. Бармен в модном молодежном заведении «Эр-Айнс», парень собирался открыть ресторан и очень благодарил за книги. My pleasure, отвечал я по-английски. Благодаря Летиции, я сделал себе приятное, распределив ее обстановку по людям — кому rattan, кому разборную из Икеи, а кому-то кресло из фильма «Эмманюэль».

Еще я нашел вино — целую батарея белого. На каждой бутылке рукой Летиции был написана дата и место приобретения. Я открывал, пробовал, выплевывал, а следом выливал содержимое. И так бутылка за бутылкой. Вино, как я понял, охватывало их с Поленовым лучший период. Но, к сожалению, ни одного живого вина не сохранилось. И вся коллекция ушла в раковину нержавеющей стали.

Последнее, что вывез я, это была шерсть. Огромный мусорный мешок. Дежурные из-за стойки смотрели мне вслед, когда я тащил его с чувством, что оставляю кровавые следы на мраморных плитах. Таксист даже вышел, чтобы помочь мне его вмять, а заодно убедиться, что это не расчлененка. Констанс возопила, стоило мне перешагнуть порог дома: «Фу! Какая вонь! В подвал!»