Музей современной любви

Арнольд подумал о своей жене Изобел и о той отчужденности, которая появилась между ними с тех пор, как он отказался иметь детей. Еще до свадьбы они договорились, что детей у них не будет. Как это типично для женщин — менять свое мнение. Но он свое менять не будет. Начались сцены. Изобел испробовала все возможные ухищрения. Он даже восхищался ее решимостью произвести на свет маленького Кибла. Но не настолько, чтобы допустить это. Поэтому Кибл прошел вазэктомию и рассказал ей об этом постфактум. Опасался, не бросит ли она его, однако решил, что не бросит. Он угадал. Жена предпочитала, чтобы он видел ее страдания. От нее надо было откупаться шмотками, драгоценностями, отпуском, который он был должен ей теперь, раз у нее никогда не будет ребенка. Кибл сомневался не в бездетности (ведь даже Марина выбрала ее). Его беспокоила подноготная. В чем заключалась подноготная? Проснувшись ночью, он не хотел прижиматься к Изобел.

В последнее время ему хотелось прижиматься к Элайас Брин. Это смущало его.

Арнольду не нравился такой ход мыслей. Ему хотелось думать, что Элайас — лишь очередная любовница. Новая любовница — все равно что новый виноградник или вино. Новый художник. Новый мотоцикл. Их отношения ничего не значили. Это режиссура. У него восхитительная любовница. Кибл организовал свою жизнь как изысканную, тщательно подобранную галерею.

Мужчина почувствовал, как по его щеке скатилась слеза. Он моргнул и сконфузился. Неужели он расклеился? Затем Кибл опустил голову, встал, приложив обе ладони к лицу, вытер глаза и щеки и вернулся туда, где рядом со смотрителем стоял Джеймс Франко.

Когда на следующий вечер Кибл зашел на «Фликр», он увидел, что просидел восемь минут. Фотограф поймал момент, когда сверкнула единственная слеза, скатившаяся по его скуле. Ему придется за это ответить. Тронул ли Кибла перформанс? «Да, пожалуй. Я нашел его трогательным, но при этом непостижимым». Когда Изобел увидит снимок, она решит, что муж сожалеет о своем поступке. Но Кибл не сожалел. Сожалеть — значит думать о прошлом. Десять лет психотерапии показали ему, что думать о прошлом — расточительное хобби.

О чем именно он думал? Арнольд рассматривал свою фотографию: густая волна волос, тонкий нос, манера задирать подбородок, неуверенность во взгляде. Этого он не замечал. Ему нравилось думать, что он никогда не перестанет быть самовлюбленным придурком, потому что именно так он и добился того, чего добился. Ничто — ни ребенок, ни многочисленные прелести Элайас Брин, ни восемь минут с Мариной Абрамович, ни даже уход Изобел — этого не изменят.

В коридоре своей квартиры Кибл задержался и сел на скамейку. Отсюда открывался вид на сад бонсай и Гудзон на заднем плане. Мужчина посидел некоторое время, потом кивнул, словно соглашаясь с чем-то недосказанным, встал и направился в спальню.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Будьте верны тому, что существует внутри вас.

АНДРЕ ЖИД

40

Тело Марины Абрамович, как и у всех взрослых людей, состояло примерно из сорока трех килограммов кислорода, большей частью в составе воды. Кроме того, в ней содержались водород, углерод, азот и около килограмма кальция. Других элементов в человеческом теле намного меньше. Около семисот пятидесяти миллиграммов фосфора, сто сорок граммов калия, девяносто пять граммов хлора, капелька магния, еще меньше цинка. А также серебро, золото, свинец, медь, теллур, цирконий, литий, ртуть и марганец. И даже около миллиграмма урана. Человеческое тело — это магическое сочетание земли, воздуха и воды.

Через тонированные стекла машины Марина наблюдает, как в девять часов утра Нью-Йорк отправляется по своим делам. Вот две девушки на высоких каблуках, несущие по большому горшку с цветами, как в каком-нибудь французском фильме. Трое мужчин в обтягивающих джинсах и темных очках, прямо как с рекламы в «Вэнити фэйр». Я слышу, как у нее мелькает мысль, что реальность буквально невыносима. Светофоры и толпы. Там и сям реставрируемые и перекрашиваемые здания в строительных лесах. На гигантских щитах — реклама новых жилых зданий. Новых ароматов, фильмов и телепрограмм. Нового всего каждый миг на каждом шагу. Американская роскошь, столь дразнящая, соблазнительная и коварная.

Марина любит роскошь не меньше остальных. Она любит ткани и еду. Труднее всего достичь простого. Она вспоминает о Клаусе Визенбахе, который пригласил ее делать этот перформанс в МоМА. Много лет назад Марина и Клаус были любовниками. Он до сих пор любит ее, а она его: некоторые люди умеют проявлять любовь во всех ее формах. Клаус из числа великих кураторов. Благодаря ему этот перформанс стал возможен. Вы можете подумать, что его дом битком набит произведениями искусства, но это не так. Визенбах живет в самой простой квартире в мире. Потрясающий вид на Манхэттен, пустые стены и ни одной картины или скульптуры. Зачем они ему, если он каждый день проводит в одном из самых замечательных музеев мира? Действительно, зачем.