Музей современной любви

Люди протискивались мимо Левина. На другой стороне квадрата лицом друг к другу сидели двое детей со скрещенным ногами, напоминая опытных йогов: они изображали Марину и ее визави. Женщина, стоявшая рядом с Левином, тоже заметила ребят, улыбнулась и кивнула им. Несколько минут дети сидели совершенно серьезно, глядя друг другу в глаза. Потом девочка прыснула со смеху и завалилась на бок, а мальчик упал на нее сверху.

Левин заметил в толпе человека с татуированной левой рукой. Под завернутым до локтя рукавом рубашки ему удалось разобрать только несколько букв: «убий…». Он покосился на смотрителей, которые тихо переговаривались между собой, однако не переставали сканировать бдительными взглядами толпу. Что они предпримут, если этот тип вдруг возьмет и выскочит на середину квадрата, ранит Марину, выхватит пистолет, нож, занесет кулак или вцепится ей в горло? Левин продолжал наблюдать за подозрительным мужчиной. Что сделает он сам, Левин, не знавший боевых приемов, не прошедший военной выучки, даже не имевший оружия, если увидит, как этот субъект достает оружие? Ему не хотелось думать о том, как он может повести себя в подобной ситуации.

Саундтрек к «Каве» был почти готов. Или доведен до той степени готовности, какая вообще возможна, пока не появятся финальные картины и оркестр, выучивший партии. Сэйджи Исода планировал привезти на первой неделе июня окончательную редакцию, что вполне устраивало Левина, поскольку он не хотел пропустить эти последние недели с Мариной. Исода прислал ему несколько проб с черновыми треками: получилось лучше, чем ожидал Левин, хотя по-прежнему заметно недоставало связности. Но Исода, кажется, был настроен оптимистично. В конце концов запись финальной партитуры решено было провести в Нью-Йорке. Все иные варианты представлялись трудновыполнимыми.

Подушка-Марина по-прежнему восседала на своем стуле за обеденным столом. Ее кашемировые волосы теперь были сделаны из трех черных шарфов, заплетенных в закинутую на плечо косу, которая ей очень нравилась. Когда домработница Иоланда в первый раз увидела «Марину», она разобрала ее, аккуратно сложила шарф и вернула подушки на диван. Однако в следующий раз Левин оставил записку: «Пожалуйста, не трогайте (работа не закончена)». С тех пор «Марина» неизменно сидела за столом, и каждое утро Левин садился напротив нее.

За роялем Левин загонял мелодию то в лес, то под воду, то на скалы, то в рыбу. Он гнал ее вниз по течению до самого моря и в итоге оказался на длинном блеклом пляже в полном одиночестве. Тут не было мифической женщины-рыбы, которая подобрала бы его и бросила обратно в реку, чтобы он мог уплыть домой. Остались только подушка-Марина и пустая квартира. Левин пытался уловить и его — подлинное звучание одиночества.

Вечером с музыкой было покончено, и Левин стал просматривать на «Фликре» фотографии всех, кто сидел с Мариной. Он прежде не замечал, что человеческим лицам присуще такое разнообразие. И разница состояла не в чертах лица или цвете кожи, хотя и это имело значение. Разница была в выражении, в том, как человек смотрел: вопрошающе или смиренно, с любопытством или со страхом, и это, казалось, объясняло, каким он видел мир в целом. «Мы живем так, как видим», — думал Левин; он знал, что Лидия тоже была бы заворожена этими лицами, и терпеть не мог думать о ней в прошедшем времени.

Этим утром, направляясь в МоМА, Левин вышел из метро вслед за какой-то женщиной в длинном цветастом сарафане с воротником-стойкой, в которые с наступлением теплых дней, казалось, облачились все представительницы женского пола. Ее спина и руки были сплошь покрыты татуировками: зелеными лозами с желтыми цветами. Однако когда женщина обернулась, Левин с удивлением обнаружил, что лицо у нее увядшее и грубое. Он тут же решил, что это, должно быть, героиновая наркоманка, и вспомнил, как Хэл однажды заметил, что настоящие бедняки уже не могут позволить себе жить на Манхэттене. Ныне Манхэттен принадлежал богачам. Возможно, незнакомка происходила из почтенной старинной семьи или была когда-то женой известного художника. И все же контраст между изысканными ботаническими узорами и усталым потасканным лицом никак не шел у Левина из головы. Какой она была, когда выбирала эти рисунки, в сравнении с тем, какой стала сейчас?

Взгляд композитора то и дело возвращался к человеку с буквами «убий…» на руке. Затем он услышал отчетливый голос Лидии: «Арки, ты видишь всего лишь несколько букв. Не всю фразу. На самом деле там написано: „Не убий“». Левин часто-часто заморгал. Разумеется, Лидия не могла с ним говорить, но ведь он слышал ее как въяве. И, возможно, она права. Разве станет человек, одержимый публичной расправой, так тщательно наглаживать свою белоснежную рубашку?