Голди снова положила руку на стену. Дикая музыка лилась через нее, но теперь она немного отличалась. Казалось, она отвечает на звуки песни Тоудспита и играет с ними. Словно гигант побрасывает побрякушки в воздух. И в то же время гигант доволен ими и хочет играть еще и еще, и дикая музыка казалась довольна песней Тоудспита. Постепенно она менялась, становилась спокойнее, и вскоре музей и мальчик пели практически в унисон.
Музыка все еще была ужасающе большой и даже сейчас были ноты, которые казалось, выбивались из ряда. Но больше они не вызывали в Голди желания плакать и драться.
Она нежно погладила стену.
Тоудспит толкнул ее локтем.
— Продолжай.
Бру посмотрел на нее, склонив голову.
Что-то всплыло в ее памяти. На секунду она вернулась в Старый Квартал. Она снова была в цепях наказания и мечтала о свободе. И она поняла, что не только собака и музей внутри гораздо больше.
Она снова положила руку на стену. Глубоко вдохнула.
Музей, казалось, замер, прислушиваясь. А потом начал подхватил
— Продолжай.
Голди гладила и пела. Бру прыгал около ее лодыжек, тявкая точно такие же странные ноты, и музыка бурлила в ней, так что вскоре она вся была переполнена энергией.
Когда она наконец отняла руку от стены, то чувствовала себя огромной. Размером с музей. С небо. Все казалось ясным и ярким. Гобелены, мох, белые цветы. Невозможно было поверить в то, что приближалась беда.
— Жаль… Ох, жаль, что мама и папа не могут прийти сюда, — сказала она.
На лице Тоудспита появилось отсутствующее выражение. Он достал из кармана монетку и начал перекатывать ее между пальцами, заставляя то появляться, то исчезать.
— Они в тюрьме, — сказал он, не отрывая глаз от монеты.
— Тебе не нужно напоминать…
— Тебе стоит знать, что произошло с ними. Им, скорее всего, придется окончить свои дни в Доме Покаяния, — в голосе мальчика проскользнула застарелая горечь. — Как ты смогла так сбежать и оставить их на милость Благословенных Хранителей?
Голди открыла рот, чтобы возразить, а потом закусила губу. У нее появилось странное чувство, что Тоудспит говорит не с ней.
— У тебя есть братья или сестры? — спросил он, все еще глядя на монету.
— Нет, — ответила Голди и с любопытством посмотрела на него. — А у тебя?
— А если бы были? Если бы у тебя была младшая сестра. Ты бы беспокоилась о том, что с ней?
— Думаю, да.
Между ними повисла тишина. Наконец Голди сказала:
— Я ведь видела тебя прежде. В Старом Квартале?
Тоудспит кивнул.
— Я сбежал в прошлом году.
— Не может быть! — Голди удивленно посмотрела на него. — Я бы знала! Все бы говорили об этом.
Тоудспит зло рассмеялся.
— Благословенные Хранители сказали нашим соседям, что мы переехали. Они не хотели, чтобы у детей стали появляться
— А где твои родители?
— А как ты думаешь?
— В Доме Покаяния?
Тоудспит коротко кивнул.
— А моя сестра в Приюте…
Он умолк. Голди услышала тихий далекий хлопок.
— Что это? — спросила она.
— Пушки! С той стороны Грязных Ворот!
Тоудспит спрятал монету в карман, и, положив руку на стену, начал петь. Голди повторила его движение.
Дикая музыка вернулась, захлестывая ее руку. Сначала их песня, казалось, не произвела эффекта. Их голоса беспомощно барахтались в могучем потоке звука. Затем Голди услышала третий голос, который присоединился к ним откуда-то из глубин музея — не человеческий голос, а звуки арфы. Это был Шинью, который играл, как никогда.
Целое мгновение ничего не менялось. Затем, мало помалу, дикая музыка начала спадать, подчиняясь их пению, пока окончательно не стихла.
Голди убрала руку со стены.
— Этот хлопок… — сказала она.
— Пушки?
— Да. Я думаю, это их услышал херро Дан. Сразу перед тем как исчезнуть.
—
И, не дожидаясь ее, он побежал по Дамской Миле.
Грязные Ворота