Музей Восковых фигур

И вдруг ему почудились чьи-то осторожные шаги в одной из соседних комнат. «Кто тут?» — спросил он, но никто ему не отвечал. Он хотел вскочить, но не мог оторвать голову от подушки, точно чья-то рука надавливала на грудь… Но вот опять что-то закопошилось, как будто чьи-то пальцы забарабанили по деревянному ящику, как будто кто-то глубоко вздохнул, и на этот раз Нерехтин не выдержал, нажал кнопку звонка и сел в постели… Лакей, однако, не проснулся, а вместо него из передней отозвались часы… Тоскливо раздавалась в тишине глубокой ночи странная песня часов и в этой песне было что-то безотрадное и жуткое, и, точно завороженный ею, Нерехтин сидел, не шелохнувшись, пока она не закончилась… Она навела на него такую тоску, что, смутно вспомнив, что через два часа часы опять заиграют, он решил их остановить, и так как лакей, очевидно, не слышал его зова, то он сам направился через кабинет в переднюю. Не желая поддаваться страху, он шел без свечи, при слабом свете, пробивавшемся от уличных фонарей. Голова у него была тяжелая, и ему казалось, что он все еще не проснулся. Незаметно вместо передней он попал в другую комнату, тоже освещенную настолько, что можно было кое-что разглядеть. Комната эта была пустая; ее темно-серые стены, как будто затянутые паутиной, трудно было различить; их присутствие скорее угадывалось по углам, которые казались еще темнее. Из глубины выдвигалось что-то белое, вроде камина, с четырехугольным пятном посредине, откуда доносились тихие удары маятника…

«Что такое?» — подумал Нерехтин, оглядываясь в недоумении и стараясь стряхнуть с себя сонное оцепенение…

— «Кто их сюда принес? Ведь это не передняя… Сзади у меня должен быть кабинет, а затем спальня… Значит, это столовая? Но как же я сюда попал, минуя переднюю? Но это совсем не столовая; ничего похожего; это другая комната… Это «лишняя» комната!! Откуда же она?!»

И, мучительно сосредотачиваясь на вопросе, что у него находится в этой комнате, чтобы по этим приметам припомнить, где он, он вдруг ясно вспоминает, что у него такой комнаты нет и что, значит, он спит, и как только является эта мысль, его охватывает холодный страх; он во что бы то ни стало старается проснуться, но не может, а между тем он слышит шлепанье босых ног по полу, как будто кто-то подкрадывается все ближе и ближе; какая-то сила его толкает вперед, в объятия страха; он бросается назад, туда, откуда пришел, пробегает что-то вроде передней и опять попадает в ту же лишнюю комнату, а шаги все приближаются и приближаются; это повторяется три, четыре раза, много раз; он измучился и чувствует, что заблудился, а ужасное продолжает надвигаться и уже захватывает в свои холодные объятия, но тут он собирается с последними силами, вспоминает какое-то священное слово, отскакивает назад, отчаянно прорывается сквозь стену «лишней» комнаты и спасается в «жизнь»… Наконец он вздыхает с облегчением, открывает глаза и видит, что он опять лежит в своей кровати, и утренний свет пробивается в окно его спальни… Явившийся на звонок лакей докладывает, что часы в исправности и по-прежнему стоят в передней, но что они ему не давали спать и что глубокой ночью кто-то стучался к нему в дверь, и когда он спросил «кто там», то никто не ответил.

Между тем, день наступил и впечатление ночного кошмара быстро ослабело, как будто испарилось…

Нерехтин завтракал у своего старого приятеля, графа Р*, и за чашкой кофе рассказал ему про свою покупку. Граф был человек с большими странностями, любитель старинных вещей и заинтересовался редкими часами, а когда Нерехтин рассказал ему про свое ночное приключение, то любопытство его возросло до последней степени. Он попросил позволения немедленно же послать за часами и, когда их принесли, тотчас внимательно стал их рассматривать, сопровождая свой обзор соответствующими объяснениями.

— Это дерево — сказал он, присматриваясь, — не могу сейчас припомнить его названия, — попадается в старинных гробницах. Это что-то вроде кипариса, но возможно, что это другое дерево, пропитанное особыми смолистыми маслами, предохраняющими не только от гниения, но и от посягательств непосвященных… Запах этот ядовит и опасен… Эти надписи по обводу малого круга сделаны на древнееврейском языке (я их потом разберу), а непонятные для вас значки на том же круге суть ни более, ни менее, как употребляемые астрологами двенадцать «домов» человеческой жизни или гороскопа. Из них четыре, самые главные, так называемые знаки северного, южного, восточного, западного угла, относятся к первой трети человеческой жизни и потому отмечены красной эмалью; следующие четыре, белой эмали, соответствуют середине жизни; они уже менее влияют на судьбу; наконец, третья четверка, касающаяся конца жизни, имеет наислабейшее влияние и поэтому отмечена черным.