Музей заброшенных секретов

— Это мое первое серьезное выступление, пани Дарина, придите, пожалуйста, если можете, очень вас прошу! Это для меня так важно, ой, если бы вы только знали! — Молитвенно прижимает руки к груди четвертого размера, которая вздыбливает кожаную курточку и такой короткий — по моде — свитерок под ней, что бледная полоска животика подмаргивает при каждом движении: нынешняя мода рассчитана на плоскодонок, а у девочки как раз наоборот — хорошие детородные формы, но руки — руки у нее и впрямь для фортепиано: с крупной кистью, с красивыми длинными пальчиками, и как тут не размякнуть, когда такое слышишь: — Вы — мой идеал, я все ваши передачи смотрю, за два года ни одной не пропустила! Даже со свидания однажды убежала, чтобы не пропустить…

— Спасибо, — сейчас она спросит, почему в прошлую среду программа не вышла в эфир, нужно перевести разговор на что-нибудь иное: — Приятно это слышать, но со свиданием — это уже, по-моему, слишком. Разве что мальчик был не очень?..

Она смешливо морщит носик, светит на меня влюбленными коровьими глазами и признается, что — да, не очень: момент женской солидарности, смеемся обе. Вот она, моя аудитория, вот то, что я сумела в жизни сделать. Сколько их по стране, таких девочек и мальчиков? Какие письма я получала, господи!.. С вами программа «Диогенов фонарь» и я, Дарина Гощинская, оставайтесь с нами. И они остались, они еще даже не успели заметить мое отсутствие — а меня с ними уже нет…

— Я, как только услышала от папы, что вы у него будете, просто усидеть не могла… У меня как раз в консе занятие было, едва досидела и сразу же бегом наверх! Машину по дороге ловила — не поймала, так и бежала всю дорогу, звоню, а папа говорит, что вы уже вышли! Еле догнала…

— Папа?..

— Ну да, — неудержимо гудит из водостока радостный ручей: — Я вам еще от Золотоворотской кричала, как только издали увидела, только вы не оборачивались! А я вас сразу узнала, по походке, как в заставке показывают, когда вы входите в студию, вас ни с кем не спутаешь…

— Извините. А вы кто?..

Ручей замолкает, выпуклые глаза застывают в орбитах, как сливы в мороженом.

— Ой! Извините… Я не… я думала…

Спохватившись, она краснеет еще сильнее — теперь уже и ушами:

— Я — Ника… Ника Бухалова…

Хорошая все-таки вещь — профессиональная выучка: ни один мускул не дрогнул на моем лице. Так-так. Ну конечно же, как это я сразу не врубилась — те же глаза-перстни, те же пухлые губы, и ноздри так же высоко вырезаны, что кажутся раздутыми, и фигура похожая — коротконожка — попастик, черненький пони, но девочке с такими бедрами не так уж и плохо, куда лучше, чем папе: Павла Ивановича можно поздравить с усовершенствованной штамповкой — смягченной, более нежной, не такой масляно-пряно-аль-джазиристой, как у него: черты вроде бы те же, но уже не масло — акварель… Моя дочка, как он хвалился при первом знакомстве: ударение на первом слоге. Ника, ну да — Вероника Бухалова, студентка консерватории, моя горячая поклонница. Вот это она и есть, собственной персоной. Похоже, семейство Бухаловых решило сегодня продефилировать передо мной в полном составе, — кто там у них еще остался в резерве, мама-бабушка? Давайте уж всех сюда!..

— Ага, — говорю девчушке голосом следователя по борьбе с бандитизмом. — Очень приятно.