Музей заброшенных секретов

— Мне тоже, — некстати расцветает она, не замечая, какой идиоткой я себя чувствую. Так это, значит, ради нее Павел Иванович со мной так долго возился и толок воду в ступе — придерживал меня на показ ребенку, пока у той не окончатся занятия!.. Но она еще слишком мала, чтобы въезжать в такие тонкости, она, со счастливым эгоизмом юности, еще переполнена исключительно собой и своей потребностью в безотлагательном самоутверждении (любимица отца, «папина дочка», а к тому же и поздний ребенок, ну да, Павлу Ивановичу должно было быть где-то под сороковник…) — и она торопится одним махом выплеснуть на меня все, что не расплескалось по дороге, пока она гналась за мной со своим буклетиком от самой консы, снизу от Городецкого аж до самой Софии (а ничего себе кросс, где-то с полчаса бега в горку, неудивительно, что так, толстенькая, упрела!), — радостно напоминает мне, что у нее есть мой автограф, — видно, в ее представлении это уже какая-то интимность, знак связи между нами, а как же, припоминаю, любящий папа выпросил для ребенка, впервые меня увидев, хорошо иметь любящего папу!.. Сильного, здорового, не инвалида. Такого, каким можно гордиться, не сглатывать упоминание о нем скороговоркой-сквозь-зубы, я помню это чувство: в последний раз оно у меня было на открытии одного сказочного дворца, когда мой папа стоял там в сияющем хрустальном фойе в компании других серьезных дядей, и все они с воодушевлением пожимали ему руки, — я была тогда еще маленькой, но я помню, я в курсе… На украинском Ника говорит свободно, разве что, как все дети из русскоязычных семей, несколько литературно, без жаргонных словечек — язык парадный, накрахмаленный «на выход», не для домашнего обихода. Впрочем, не исключено, что она и специально для меня старается, фильтрует базар: я ведь для нее уже другое поколение, взрослая тетка, и она говорит со мной так, как говорила бы с преподавателем на экзамене. Выпрашивает у меня свою пятерку, девочка-отличница. Хорошая девочка, настойчивая, старательная — я тоже была такая.

Адька прав, я действительно стала гиперчувствительной, как в первый день месячных, — глаза у меня невольно увлажняются, пока доча Павла Ивановича, она же внучка капитана Бухалова, захлебываясь, перечисляет мне те выпуски «Диогенова фонаря», которые произвели на нее наибольшее впечатление, — изменили ее жизнь, немного пафосно, но с ясноокой непосредственностью заявляет Ника, — они обсуждали их с подружками, у них там целый фан-клуб, они даже записывают меня на видео (записывали, мысленно редактирую я Нику, и что же они будут записывать теперь?) — вот же, и это студенты, комментирую я про себя Никин оживленный лепет — бегущей строкой, обращенной то ли к экс-шефу, то ли к новым собственникам канала, по совместительству продюсерам секс-индустриального шоу, — это студенты, господа, это молодежь, наше, блядь, будущее, суки вы галимые, а молодежь всегда нуждается в ролевых моделях — «на каво равняцца», говорил мне когда-то, с негодованием сплевывая в открытое окно, мальчик-таксист, — нуждается в том, чтобы видеть перед глазами не только миллионнодолларовых бандитов и их шлюх на «лексусах», а и, правильно говорил Вадим, моральных авторитетов, и именно потому мои никому не известные герои и героини, которые для вас ни разу не авторитет, для этих детей — как вода на выжженную почву: всасывают аж шипит, и просят еще! — больше всего же меня пронзает, до живого, что Ника безошибочно называет самые главные и для меня, самые родные сюжеты «Фонаря», словно пробегает по только мне видимым акупунктурным точкам почившей в Бозе программы, реанимируя тем самым мою чуть притихшую боль, — просто невероятно, как точно это дитя настроено на одну со мной волну, и эта волна подмывает меня изнутри и окончательно сжимает горло, когда Ника вспоминает мое интервью с Владиславой Матусевич, — говорит, что была тогда еще школьницей и именно это интервью окончательно укрепило ее в решении посвятить себя искусству. Вот как, только и могу пробулькать я.