Муж и жена

Анна, как и Джулиус, не могла похвастаться знакомствами и этой местности. Она предложила спросить у служанки. Они узнали у девушки, что в десяти минутах ходьбы от коттеджа живет какой то доктор. Она может рассказать, как пройти, — дорогу отыскать не трудно, — сама же идти боится: слишком поздний час, да и местность совсем пустынная.

— С ним что-то серьезное? — спросила Анна.

— У него нервное перевозбуждение, — сказал Джулиус, — он и минуты не может провести спокойно. Все время дергается, ходит туда-сюда. Это началось, когда он здесь читал книгу. Я уговорил его лечь спать. Но он не пролежал в постели и секунды, снова спустился, а самого всего лихорадит, и не может найти себе места. Сейчас он в саду, хотя я сделал все, чтобы удержать его в доме; говорит, постараюсь выбегаться. На мой взгляд, это что-то серьезное. Идите сюда, увидите сами.

Он провел Анну в соседнюю комнату; распахнул ставни.

Облака расчистились; ночь была ясная. В ярком свете звезд они увидели Джеффри: в одной рубашке и подштанниках он бегал вокруг дома по саду. Видимо, ему втемяшилось в голову, что он на стадионе в Фулеме и борется за победу. Временами, когда белая фигура проносилась мимо в лунном свете, они слышали, как он подбадривал себя: «Юг, да-вай! Юг, да-вай!» Шаги за окном бухали все тяжелее, дыхание становилось более прерывистым, он судорожно хватал ртом воздух — силы явно покидали его. Истощение скоро принудит его вернуться в дом — в лучшем случае. Мозг его в таком состоянии, что кто поручится за последствия, если не прибегнуть к медицинскому вмешательству?

— Я пойду за доктором, — вызвался Джулиус, — если вас не смущает, что я вас на время оставлю.

Анна и думать не могла о собственных страхах, когда нужда во врачебной помощи была столь очевидной. В комнате Джеффри, в кармане сюртука они нашли ключ от калитки. Анна вышла с Джулиусом, чтобы выпустить его.

— Как мне вас благодарить! — воскликнула она. — Не представляю, что бы я делала без вас?!

— Я пробуду там ровно столько, сколько потребуется, и ни секундой больше. — с этими словами он вышел.

Заперев калитку, она вернулась в коттедж. Служанка встретила ее у двери и предложила позвать Эстер Детридж.

— Кто знает, что придет в голову господину, пока его брата нет, — сказала девушка. — Раз уж в доме только женщины, пусть нас будет на одну больше.

— Вы совершенно правы, — согласилась Анна. — Разбудите хозяйку.

Поднявшись по ступенькам, они выглянули в сад через окно в конце коридора второго этажа. Джеффри продолжал бегать вокруг дома, но бежал очень медленно, то и дело сбиваясь на ходьбу.

Анна вернулась к себе в комнату и стала ждать возле открытой двери — готовая в любую секунду закрыть ее и замкнуть на задвижку, если что-то покажется ей подозрительным. «До чего я изменилась! — подумала она про себя. — Дрожу из-за любого пустяка».

Это умозаключение было естественным, но не верным. Изменилась не она, а обстоятельства, в которые она оказалась поставлена. Когда шло разбирательство в доме леди Ланди, испытанию подвергалась лишь ее духовная стойкость. Стойкость эта позволила ей совершить один из благородных актов самопожертвования, на какие женщину обычно подвигает сама женская природа, сокрытые в ней силы. Здесь же, в коттедже, испытывалась ее физическая стойкость: ей надлежало подняться над чувством реальной физической опасности, которая притаилась где-то во тьме. И перед этим натиском женская природа спасовала — стойкость Анны не могла опереться на силу ее любви, здесь возобладали животные инстинкты; требовалась твердость, присущая не женщине, а мужчине.

Дверь комнаты Эстер Детридж открылась. Хозяйка пошла прямо к Анне.

На ее желтоватых, холодно-глинистых щеках слабой краской проступило тепло; смертельно недвижных черт коснулась жизнь Глаза ее, обычно потухшие, окаменелые, сейчас странно посверкивали каким-то тусклым внутренним светом. Ее седые волосы, всегда аккуратно уложённые, в беспорядке выбивались из-под чепца. Двигалась она быстрее обычного. Что-то всколыхнуло потухший вулкан жизни в этой женщине, это «что-то» занимало ее разум, рвалось наружу, оставляя следы на ее лице. В прошедшие времена прислуге в Уиндигейтсе эти признаки были знакомы, они как бы предупреждали — в такие минуты Эстер Детридж лучше не трогать.

Анна спросила хозяйку: слышала ли та, что случилось?

Та наклонила голову.

— Надеюсь, вы не в обиде, что вас потревожили?

Эстер написала на дощечке: «Я рада, что меня потревожили. Мне снились кошмары. Когда сон затягивает меня в прошлую жизнь, я рада проснуться. Что с вами? Боитесь?»

— Да.

Она снова что-то написала, одной рукой подняла дощечку, а другой показала в сад: «Боитесь его?»

— Жутко боюсь.

Она взяла дощечку в третий раз и показала написанное с вымученной улыбкой: «Я через все это прошла. Я знаю. Это у вас только начало. Из-за него ваше лицо пойдет морщинами, волосы вымажет седина. Придет час, когда вам захочется умереть, чтобы вас закопали как можно глубже. Вам все это еще предстоит. Посмотрите на меня».