Муж, которого я купила

Он ждал. Она молчала.

— Это все, что ты можешь рассказать мне? — спросил он.

— Нет, но это все, что я тебе собираюсь сказать.

— Почему?

— Я не стану объяснять. Ты мне не поверишь.

— Это уже мне решать.

В его голосе звучал приказ, но в глазах стояла мольба.

Она вновь внимательно посмотрела на него из-под полуприкрытых век. Затем подняла голову и взглянула прямо на него. В ее глазах сквозило явное высокомерие, как всегда, когда она была горда, что говорит правду, но еще более горда, что говорила ложь.

— В общем, да, я его жена. Да, я прибыла сюда только для того, чтобы спасти своего мужа. Я приехала сюда, ненавидя всех коммунистов. Но осталась потому, что полюбила одного из них.

Он не шелохнулся. Но она заметила, чего для него стоило это усилие оставаться неподвижным, и знала, что может продолжать.

— Сперва все это было лишь игрой, как и мое имя — Джоан. Но, видите ли, Джоан убила Фрэнсис, и теперь есть только Джоан… она живет… и любит.

— И тем не менее она не забыла о планах Фрэнсис.

— Ох, разве ты не понимаешь? Я хотела, чтобы он не мешал нам. Как я могла все время оставаться перед такой угрозой, перед таким напоминанием о прошлом? Я хотела освободить его ради того, чтобы почувствовать, чего добилась сама. Но тебе, конечно, вовсе необязательно верить мне.

Взгляд ее был дерзким, но губы дрожали совсем по-детски наивно, а тело внезапно прижалось к столу, словно в безнадежности, взывая к защите.

— Я была молода, когда вышла замуж за Мишеля. Я думала, что люблю его. Но я не выяснила, что такое любовь, пока не стало слишком поздно.

В его руках билась вся сила отчаяния, вся сила веры, которая была благодарна тому, что ее вновь заставили поверить.

— Никогда не бывает слишком поздно, — прошептал он. — Пока ты жива… пока ты хочешь жить.

Она смеялась, когда он целовал ее, смеялась счастливо.

— Позволь ему сбежать, — прошептала она. — Ты не можешь оставить его здесь. И не можешь убить его. Он вечно будет стоять преградой на нашем пути.

— Не говори о нем, дорогая. Давай просто помолчим, а я буду рядом и обниму тебя… вот так.

— Отпусти его, и я останусь здесь с тобой… навсегда.

— Ты не ведаешь, о чем просишь. Если я позволю ему уйти, то начнется расследование. Они узнают твое настоящее имя и арестуют. И нас разлучат. Навечно.

— Я не могу остаться здесь, если он тоже будет тут.

— До тех пор, пока я здесь комендант, я не могу предать веру своей партии.

— В таком случае стоит ли тебе оставаться здесь комендантом?

Он выпустил ее из рук и отступил на шаг назад, взглянув на нее. Он не был возмущен, лишь удивлен.

— Ах, разве ты не понимаешь? — Ее голос сошел до пламенного, задыхающегося шепота. — Я предала все свое прошлое, когда сказала, что люблю тебя. Сделай же это и ты. Давай покончим с годами, что остались позади, одним стремительным ударом — и начнем новую жизнь с этих могил.

— Что ты имеешь в виду, Джоан?

— Давай сбежим вместе — все трое. Я знаю, что ты не можешь уехать без разрешения, но мы возьмем аварийный катер. Мы поедем в Нижнє-Колымск. У меня там друг — торговец из Англии. У него влиятельные связи с КГБ — их здание прямо напротив его дома на той же улице.

— А… потом?

— Он организует для нас поездку на английском корабле за границу, в далекие-далекие страны. В Америку. И там Мишель отдаст мне мою свободу. Это справедливый обмен. А затем…

— Джоан, я состоял в партии двадцать два года. В партии, которая боролась за революцию.

— Которая боролась за них? За людей, за коллектив? Посмотри на них, на эти миллионы. Они спят, едят, женятся и умирают. Найдется ли среди них хоть один, кто почтит память доблестного воина своей слезой, воина, отдавшего жизнь за исполнение их желаний?

— Они мне братья, Джоан. Ты не понимаешь сути нашего чувства долга, нашей великой борьбы. Они голодают. Их необходимо кормить.

— Но твое собственное сердце умрет от голода.

— Они без всякой надежды трудились многие века.

— Но ты откажешься от своей последней надежды.

— Они сполна настрадались.

— Но тебе только предстоит узнать суть страданий.

— У меня есть огромный долг…

— Он у нас у каждого есть. Священный нерушимый долг, и мы проживаем свои жизни в попытках нарушить его. Наш долг — по отношению к самим себе. Мы боремся с ним, мы душим его. мы идем с ним на компромиссы. Но настает день, когда он отдает нам приказ, последний, самый главный приказ — и его мы не можем больше ослушаться. Ты хочешь уехать. Со мной. Ты хочешь этого. И вот самая главная причина всему. Ты не можешь подвергать это сомнению. А когда ты не можешь более подвергнуть это сомнению, ты понимаешь, что вот он — твой долг.

Он беспомощно простонал:

— Ох, Джоан, Джоан…

Она торжественно стояла подле него, словно жрица, смотрящая в будущее, но слова ее были мягкими, мечтательными, и ее голос словно улыбался ему с ее серьезных губ, и казалось, что его привлекали к ней вовсе не слова и не голос, а лишь призрачные движения ее губ, искушая его, отбивая всякую способность к сопротивлению, маня в будущее, которое имо был подвластно и которого Ссім он не ведал.