Муж мой - шеф мой? или История Мэри Блинчиковой, родившейся под знаком Тельца

Гайтанович был невзрачным, небольшого роста мужчиной без возраста с каким-то неопределенным неброским лицом, на котором сидели цепкие пронзительные глазки, — до того момента, пока не открывал рот. Как только момент этот наступал, все менялось: чрезвычайно живые и подвижные черты приходили в движение, и адвокат начинал походить на гениального сыщика, у кого «нюх, как у собаки, а глаз, как у орла».

— Итак, чем могу служить, чем могу угодить, чем могу угостить? — мы переглянулись. — Первое правило деловых ланчей, молодые люди: сначала обезопасить себя от непредсказуемой энергетики официанта, а потом уже — знакомиться, представляться и вести взаимоприятную беседу о делах. Так что будем заказывать?..

Не вдаваясь в излишние юридические подробности, скажу, что Гайтанович блестяще провернул дело. Он оказался честным и порядочным человеком, и обширный круг знакомых в структурах власти позволил выручить за кафе довольно приличную сумму. Процент он взял себе, как и обещал, просто мизерный. Мы с родителями были бесконечно благодарны ему за поддержку в тяжелую минуту.

Несмотря на то что оформление бумаг и прочая финансовая канитель прошли без сучка без задоринки, я очень переживала. Слава богу, что мы не остались с носом. Благодаря виртуозной работе Гайтановича мы получили деньги, и довольно приличные.

Но семейного бизнеса больше не существовало! На последней вечеринке в кафе (которая стала возможной опять-таки проворному Гайтановичу, так как бизнес и, соответственно, место уже нам не принадлежали) я сдерживалась изо всех сил. Был канун Нового года, но настроение у всех было отнюдь не праздничное. Клавдия рыдала, никого не стесняясь. Все старались подбадривать друг друга, но вид у бывших специалистов был мрачный. Конечно, я была уверена, что без работы большинство персонала не останется. Они обязательно найдут себе место, только вот такого сплоченного веселого коллектива — уже, наверно, ни у кого не будет никогда.

У меня появилась уйма свободного времени. Никто не поверит, если я расскажу, сколько раз после университета я машинально проезжала нужную остановку и выходила на той, что вела к кафе.

Бездельничать я не привыкла, и занятия находились сами собой. Зимнюю сессию я снова сдала на ура, родители были счастливы. Папка очень сдал в последнее время, он-то переживал потерю бизнеса еще сильнее меня. Даже на вечеринку не пошел — боялся, наверно, не выдержать. Да и мама проявила себя неожиданно решительно: встала у двери, загородила собой проход и сказала: «Что хочешь делай, никуда не отпущу!» Пришлось папке покориться.

На семейном совете было принято решение о покупке жилья за городом, и папка воодушевился: всю жизнь он мечтал о своем хозяйстве. Предложений подобного рода имелось более чем достаточно, и после двух месяцев активных поисков мы остановились на чудесном, словно с рождественской картинки, домике в месте с говорящим названием Грибное. Правда, на приобретение домика ушла львиная доля вырученных за кафе средств, но он — домик — того стоил. Все удобства находились внутри, планировка была более чем удобной. К тому же теперь наше загородное чудо находилось почти что на берегу озера, и вид открывался потрясающий. Косметический ремонт решили отложить до лета.

Перевозил родителей осунувшийся и постаревший в последнее время старинный работник Добряков. О его тортах и пирожных ходила в городе слава, и любители сладенького специально ехали к нам, чтобы вкусить настоящего «птичьего молока» или бесподобных кнедликов со сливами. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что папка больше не его начальник. Развалюха-«копейка» дребезжала на ухабах, и грусть накрывала нас, и слезы подкатывали к горлу.

Оставшись в квартире одна — папе прописали полный покой и свежий воздух, и маме пришлось взять долгосрочный отпуск по уходу, — я до умопомрачения драила квартиру, читала, занималась, стараясь как следует уставать за день. Тогда тревожные мысли в кровати перед сном меньше одолевали меня.

После той ночи в кардиологическом центре мы больше не встречались с Сашкой. Часто я ловила себя на мысли, что мы оба совершаем какую-то грубую ошибку. Но невидимую стену между нами невозможно было разрушить. Прощаясь утром в больничном коридоре, нам нечего было сказать друг другу. Оба чувствовали себя натянуто и принужденно.

— Всего тебе хорошего, Мэри, — глядя в сторону, сказал Сашка. — Звони.

— И ты тоже звони.

Расставшись, мы оба испытали невероятное облегчение. Все случилось так, как случилось, значит, нам не суждено быть вместе, уговаривала я себя. Родители восхищались Сашкой и его «самоотверженным поступком» и то и дело спрашивали меня, как он и что. Но, поняв, что я отмалчиваюсь и ухожу от ответа, перестали.