Муж в обмен на счастье

– Ой, да что мы! Не справимся, что ли? Ванька вон помощником вырос, и Юлька с Сашкой большие уже… Юлька вон вчера и суп сама разогрела, и братьев накормила! Давай, Маечка, поезжай… Прямо с утра и поезжай! А вещички мы сейчас с тобой соберем…

– А… надолго, мам?

– Да как уж получится! Ты и не загадывай! Не давай себе сроку! Может, у вас там все с этим Лёней и сладится? Когда бабу мужик так сильно любит – это уже для бабы полсчастья… А оно все лучше, чем беда сердечная…

– А как на работу? Мне же в понедельник на работу!

– Ничего, обойдутся! Я от тебя заявление принесу, наплету им чего-нибудь… Да не думай об этом, Майка! Пойдем лучше вещи собирать. Чует мое сердце, и впрямь тебе уехать лучше. От греха подальше. Вон как тебя всю изнутри колошматит…

– …Эй, мамуль! Ты что, не слышишь меня? Привет, говорю! – вздрогнула Майя от хрипловато ломающегося, но все равно звонкого Темкиного голоса. Моргнула, повертела головой, потом уставилась на маму с тетей Зиной так, будто очень удивилась своему на этой кухне присутствию. Будто вытащили ее насильно из прошлого. Так бывает: возьмет человек и уплывет в свое прошлое далеко-далеко, и берега не видно. За стеной прожитых лет его и правда не видно. А стоит нырнуть в память – и промчатся мыслью скорые воспоминания – кажется, вновь все пережил. А на самом деле и пяти минут не прошло…

– Прости, Тем, я задумалась…

– Ничего себе, задумалась! Я уже минуту целую стою перед тобой, как истукан…

– Ой, да ладно! – смеясь, махнула на внука рукой мама Майи. – Уж и задуматься матери нельзя! Садись лучше, чаю с нами попей.

– Не, ба, не хочу, спасибо, – досадливо отмахнулся Темка, растянув в улыбке по-юношески пухлые губы. – Я просто зашел маме сказать, что эта звонила… Адвокатка…

– И что? Она для меня просила что-нибудь передать? – болезненно встрепенулась Майя.

– Ага. Просила ей перезвонить срочно, как придешь. Говорит, новости есть. Мне не стала ничего рассказывать. Тактичная такая, блин! Как будто я не понимаю, что речь об отцовских алиментах идет… Или не об отцовских? Или кто он мне? Во ситуация, да, мам? Отца нет, а алименты есть…

– Тема! Прекрати! Мы же договорились… – виноватым шепотом произнесла Майя, опустив глаза в чашку с чаем. – Он тебе все равно отец. Он всегда любил тебя и сейчас любит…

– Ага. Потому с тобой и судится.

– Тем, не потому! Я же объясняла тебе! Он тут ни при чем, это я, я во всем виновата!

– Ну, началась старая песня… – вздохнула мать Майи и тяжко поднялась с кухонной табуретки, опираясь руками о столешницу. Встав между дочерью и внуком, оттеснила Темку к двери, проговорила сердито: – Мал еще, постреленок, мать жизни учить! Сколько раз тебе говорено было: не надо при чужих сор из избы выносить!

– Это я, что ль, здесь чужая, Алечка? – обиженно пискнула у нее за спиной тетя Зина.

– Да нет, Зин, ты не чужая, сама же знаешь… – развернулась к подруге всем корпусом Алевтина Дубровкина. – Просто надо ж ему объяснить… А то взял моду – матери хамить…

– Да я не хамлю, ба! Ты чего? – покладисто протянул Темка, испуганно стрельнув в сторону матери карим глазом.

– Мам, не надо. Отстань от него. Он и в самом деле мне не хамит, – решительно встряла в этот диалог Майя. – И вообще, мы сами разберемся, ладно?

– Ну, сами так сами…

Вздохнув, Алевтина снова развернулась на тяжелых отечных ногах к столу, принялась собирать с него грязные тарелки, тяжело сопя и пропуская воздух через жесткие астматические бронхи. Темка наклонился вперед упругим мальчишеским корпусом, потерся носом о ее плечо, что означало – ну не сердись, чего ты… Алевтина лишь слегка двинула плечом, старательно сдерживая улыбку. Не умели в семье Дубровкиных долго сердиться. Не научились как-то. Жизнь била-била, да все равно не научила.

Майя, подмигнув сыну, мотнула едва заметно головой – иди, мол, отсюда, от греха подальше. И в очередной раз залюбовалась своим белобрысым сокровищем – казалось ей, что юное мальчишеское обаяние так и перло из Темки наружу да прыгало с разбегу в ее материнскую душу, не спрашивая на то разрешения. Вот смотрела бы и смотрела на него целыми днями, глаз не отрывая. Ее сын, ее мальчик. Тонкий и гибкий, вытянутый в длину стебелек. Обаяшка с лицом юного мальчика Харатьяна…

Дина

Ксенька капризно выгнула спинку, уперев пухлую ладошку ей в подбородок, всхныкнула протяжно-страдальчески, забилась в руках верткой ящеркой. Вот же поганка маленькая. И без того руки отваливаются таскать ее туда-сюда по комнате. Не уснет никак. И положить в кроватку нельзя – такую истерику закатит, что мало не покажется. Что-то не припомнится, чтобы с Танькой такие муки были! У той ведь тоже и зубки резались, и живот болел, и всякие другие младенческие неприятности случались. Наверное, тогда все это легче переносилось, что ли? По молодости? Ночь не поспать – как раз плюнуть? Господи, хоть бы Димка поскорее пришел… Вот где он шляется, интересно? Девять часов уже!