Муж, жена и сатана

Когда еще через два дня Шварцман приехал забирать рыцаря, тот уже был разобран на куски, каждый из которых был нежнейше упакован заботливыми Лёвкиными руками. Пока Шварцман, взяв на подмогу человека, перетаскивал вниз фрагменты рыцарского облачения, Прасковья стояла рядом и охала вслед каждой упаковке, уносимой из дома чужими людьми. Там, где возвышались оба железных истукана, нынче предстояло торчать всего одному. Гоголь, кося глазом, молча наблюдал за разграблением. Лёва подошел к клетке, просунул палец между прутьев, почесал Гоголю голову и сказал:

— Это Шварцман нашего рыцаря уносит. Запомни — Швар-р-ик!

Судя по всему, печаль события птице все же передалась, и поэтому, провожая в последний путь обернутый поролоном финальный кусок истукана, Гоголь откомментировал ситуацию, не сумев удержать себя от прощального слова.

— Швар-р-ик — зар-раза! Швар-р-ик-зар-раза! Швар-р-ик-зар-раза!

— Научил уже? — бросил через спину Мишаня, выходя уже совсем. — Поглядим, что он скажет, когда ты свое получишь. Кто у него заразой будет и кто благодетелем.

В это время другой Гоголь строчил в адрес Аделины очередное неравнодушное послание.

«…да, несомненно, во многом могу согласиться я с господином Набоковым в том, что и сам я испытываю отменным образом… Изворотливый лгун? Пожалуй… Быть может и даже в немалой степени… однако ж там, где я сатиричен, где насмешлив, где остер против собственного на то порой моего же желанья… где не жажду и не борюсь против устремленья своего же вычистить и прилизать действительную картину провинциальной и не только жизни народа моего… там я и смею и могу быть названным изворотливым лгуном, понимая под этим выраженьем и придавая ему иное, отчасти шутовское значенье слова самого…»

Проводив Шварцмана, Лёва зашел в спальню. Адка, согнувшись у стола крючком, неотрывно считывала с экрана буквы и слова, сыплющиеся на нее как из пулемета средней скорострельности.

«…провозглашая абсурд моей любимой музой, господин Набоков достигает важного уточненья, что абсурдное, а вовсе не причудливое и не комическое, граничит у меня с трагическим…»

Лёва склонился к экрану и тоже попробовал почитать.

«…под абсурдным понимает он для себя такую ситуацию, когда нечто, вызывающее жалость, то, что в менее уродливом мире связано с самыми высокими стремленьями человека, с глубочайшими его страданьями, с самыми сильными страстями… оказывается в кошмарном, безответственном мире, какой смастерил именно я…»

— Понимаешь чего или делаешь вид? — Гуглицкий потер переносицу и уставился на поглощенную чтением жену. — А я рыцаря нашего отдал. Шварцману.

— В каком смысле? — пробормотала она, не отрывая глаз от экрана. — Зачем?

— Зачем… А затем… за этим, за самым, — вяло отозвался Лёва, удаляясь от письменного стола, — за тем, что голову надо возвращать, Адусик… — и уже находясь в дверях и подергав на всякий случай ручку спальни, добавил: — Голову… абсурдисту нашему, башку его. — И вопросительно глянул в потолок над письменным столом. Однако буквы на Адкином экране бег свой не замедлили и не остановили, продолжая столь же стремительно вырисовываться и складываться в очередные слоги и слова…

«…именно тогда жалкий мой Акакий Акакиевич становится у него абсурдно трагическим, поскольку, как человек, он порожден силами, каковые и пребывают в подобном противоположении к его человечности…»

25

Леночка Суходрищева, милейшая дама, опытный музейщик и искусствовед, хранитель отдела рукописей Бахрушинского музея, узнав о намерениях мужа использовать ее в качестве сообщника при выносе из запасника чьей-то черепушки, в восторг, разумеется, не пришла. Однако выяснить необходимую для дела информацию пообещала.