Мужа заказывали?

И сама едва не прыснула. Ну какая же я баба? Двадцать семь всего, жизнь только начинается. И чего делать точно не стоит — так это вешать нос и распускать нюни из-за каких-то там… Каких-то там, в общем!

— Тупи… Кхе-кхе! — с ужасом откашлялся Антошик, едва я занесла ногу в недвусмысленном жесте и остановилась в опасной близости с его филейной частью, и поспешил исправиться: — В смысле, Вася-я, — заканючил он, — ну отпусти, пожа-алуйста!.. Если не хочешь меня видеть — я уйду, обещаю!.. Только вещи соберу…

— Я уже все собрала, — я все-таки пнула, но не этого дылду, а его вещмешок.

Выждав секунду для верности и уверившись, что можно немного расслабиться, он поднял зашуганный взгляд с моих ног на мое лицо. Судя по настроению и переполнявшей меня решимости — лицо суровое.

— Освободи, я уйду!..

— Угу, — кивнула я, — это все чудесно. Я бы даже сказала: прекрасно! Только вот где гарантия, что ты потом не соизволишь внезапно пригласить меня на рандеву? Галантненько так. Как водится, по старинке — письмецом. Тем самым, что повесткой в простонародье именуется.

— Что ты! Я тебе слово даю: не буду судиться с тобой… Выпишусь, — со скрипом выдавил Антошик. Поморщился, будто я ему тут лоток Ванькин под нос сую, и опять взвыл: — Развяжи-и…

Как оно говорится в русских народных сказках: «Делать нечего. И пошла девица…», а дальше подставляйте, что вам больше по душе. Вот и я постояла повздыхала, макушку почесала, косточками похрустела, позевала и, справедливо решив, что месть местью, а спать тоже надо — дернула Антошика под локоть:

— Вставай.

Его рожу в этот момент надо было видеть. Весь такой прям аж подобрался, воодушевился, зыркнул на меня с какой-то надеждой. Наивня-як…

— Ты меня отпускаешь?

— Ну нет, блин! — желчно бросила ненаглядному. — На кухню веду.

Я потянула его на выход из спальни, едва Антошик встал на ноги, — теперь, когда я ослабила узлы, сделать это было много легче, — но он уперся:

— З-зачем?

— Что значит — «зачем»?! — психанула я. — Ясное дело: выпотрошу, как рыбку, засушу, и на энтомологическую коллекцию пущу! Любоваться тобой буду. Семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Представляешь, какие воспоминания!..

— Ты больная, — просипел он, спотыкаясь, но все же следуя на выход. Теперь уже не только из спальни, но и из квартиры в принципе. Да и как тут было не следовать, если моя коленка все время на подхвате?

— Значит так, лапшичник мой недоделанный, — подбоченилась я, требовательно протягивая свободную руку, — гони сюда ключи.

Антошик хотел что-то вякнуть, мол: «Нету, дома оставлял», но быстро смекнул, что такой номер со мной не прокатит.

— Там, — мотнул нехотя головой на карман куртки.

— Отлично. Умница, мальчик, возьми конфетку! — буркнула, шаря по чужим карманам. — О, вот и они… Они, родимые, — два ключа из тяжелой связки перекочевали в мой карман.

— Что теперь? — мрачно осведомился Антон.

— А теперь, дорогой, самый смак!

И не дав амбалу опомниться, развязала его, быстренько открыла дверь, буквально выпинала туда Антона и захлопнула дверь прямо перед его носом. Или перед чем-то другим. Уж не знаю, чем он там глядел, когда скатывался кубарем с лестницы. Хотя, судя по матам мысли его сейчас занимало кое-что куда как более важное. Например то, что выставила я его, даже не дав обуться.

Какое-то время я стояла под дверью, прислушиваясь к нервному сопению Антона. Думала, он уже не придет, когда раздались его шаги, а из-за двери послышался бубнеж:

— Ну хоть вещи мне мои дай.

— Вещи иди искать в розарии бабы Нюры, — зло отрезала я и, решительно шагнув в комнату, сграбастала его сумку. По пути прихватила в прихожей обувь и куртку и пронеслась вихрем в кухню.

Холодный и немного отдающий морозцем февральский воздух остудил пылающее от негодования лицо, врываясь в распахнутое настежь окно.

Я осмотрелась. Нет, конечно, я не собиралась бросать вещи на пластиковые «купола», коими соседка с первого этажа заботливо укрыла обрезанные кусты… Я замахнулась подальше.

А когда в завершении полетел мобильник, внизу почти сразу же послышалось шипение и нечленораздельная смачная ругань.

— Ты б хоть смотрела, куда кидаешь! — пробубнили голосом Антошика.

Я высунулась из окна, приглядываясь в темноте — фонарь у дома опять не работал, — и сочла своим долгом пожелать человеку счастья, в связи с чистым листом новой жизни.

— А я уйду, обид не замечая, конфетку шоколадную жуя. И пусть тебя полюбит лошадь злая, а не такое солнышко, как я! — продекламировала вспомнившийся внезапно стишок из соцсети, в заключение послала в темноту воздушный поцелуй и запахнула окно.

Не помню, как опустилась на диван, повинуясь какому-то чувству тяжести на душе, которое усилилось лишь сейчас, стоило осознать произошедшее в полной мере. Оно — чувство — как будто тянуло вниз и одновременно высасывало мою душу, оставляя в физической оболочке тоскливую пустоту…